Блок-ада

В страшном, самом голодном, жгущем морозами и пожарами, январе 1942 года прием в детские дома был увеличен на 2725 детей, и были открыты 23 новых детских дома с общим контингентом до 5550 детей. В марте общее число детей в детских домах достигает 14 300 человек. Прием в детские дома идет безотказно и круглосуточно. На 10 марта число детских домов в городе возросло до 98. В каждом районе города с февраля 1942 года начинают действовать приемники-распределители, до конца года через них пройдет 26 250 детей. До конца года из города будут эвакуировано 38 080 детей, находившихся в детских домах. Важнейшим средством борьбы с беспризорностью стало определение детей в ремесленные училища и школы фабрично-заводского ученичества.

Детская беспризорность в блокадном городе к июлю 1943 года была ликвидирована!

Нет, это не победная реляция. Голод, война, ошибки, подчас преступные, давали богатую жатву смерти. Да и призрак порядков, обнаруженных А. Н. Косыгиным лишь в одной столовой лишь одного ремесленного училища, не дает оснований для обольщения. И все-таки ликвидировать беспризорность, как ни трудна была эта задача, оказалось все-таки легче, чем обеспечить подростков из ремесленных училищ средствами жизнеобеспечения во время зимней эвакуации, бороться с теми, чья вороватость и душевная черствость сводила на нет усилия людей самоотверженных и щедрых сердцем.

Но у детей, у подростков, казалось, потерявших в жизни все, остался Город, их Город. И вот уже летом 1943 года началось обратное движение. Дети-подростки, детдомовцы и ремесленники, стали на свой страх и риск возвращаться, тыриться, как мы тогда говорили, в Ленинград из-за Ладожского озера. Их направляли в карантин, потом ребята старше четырнадцати шли на производство или в училища, дети младшего возраста возвращались в детские дома. В Ленинграде с беспризорностью было покончено, она вернется через пятьдесят мирных лет на чердаки и в подвалы десятками тысяч бездомных обитателей, но уже в Санкт-Петербург.

В 1939 году в Ленинграде было 3,2 миллиона жителей, стало быть, к 1941-му никак не больше трех с половиной миллионов, даже несколько меньше. 400 тысяч человек было мобилизовано в Красную армию с началом войны. 200 тысяч было собрано в 15 дивизий народного ополчения. Около миллиона только горожан было эвакуировано. В июле 1942 года по докладу председателя Комитета обороны города А. А. Жданова в городе оставалось 1 миллион 100 тысяч жителей. Прибегая к очень ненадежной в данном случае арифметике, пытаюсь с опорой на достоверные сведения приблизиться к реальной картине потерь в трагическую зиму 1941 – 1942 годов. Минимальная цифра с учетом боевых потерь народного ополчения – 650 – 700 тысяч человек, реальная же, надо думать, приближается к миллиону, о чем говорят кладбища блокадников не только в городе, но и безучетные братские могилы на маршрутах эвакуационного потока.

Потомки чтят память горожан, испивших чашу страданий и не увидевших победных огней над истерзанным и непокоренном городом.

Неизбывна и благодарность солдатам всех родов оружия, сдержавших врага на подступах к городу, на его окраинах.

Легко затеряться одной человеческой жизни во время битвы за Ленинград, самой долгой битвы Второй мировой войны, разыгравшейся на пространстве в пятьдесят тысяч квадратных километров да еще и длившейся три года с участием миллионов воинов и гражданских лиц.

И нам уже никогда не узнать, сколько же их затерялось, отдельных человеческих жизней, сколько останутся безымянными воинов и горожан, тех, кто разделил трагическую и героическую судьбу осажденного Ленинграда. Для нас будут драгоценны свидетельства каждого участника обороны, каждого труженика и мученика блокады, каждый документ, каждая подлинная страница великой летописи…

Трудно складывается эта летопись…

Казалось бы, мозаика частных судеб, запечатленных со всей возможной полнотой, могла бы составить исчерпывающую историческую хронику.

Нет, здесь арифметика, где целое равно сумме ее частей, не действует.

И это не единственный случай.

Возьмем, к примеру, такую основополагающую категорию, как дух нации. Можно сколько угодно спорить, что это за дух такой. Назовем для прояснения предмета имена людей, воплощающих с наибольшей полнотой дух нации, и будем вынуждены признать, что само понятие всегда будет оказываться шире, чем любой из его выразителей. Наверное, то же самое происходит и с таким огромным и трагическим событием, каким стала ленинградская блокада. Без частных судеб людей, обрученных блокадой, ее истории нет, и при всем при этом история блокада не сумма частных историй.

Была пора, когда радость долгожданной победы, выстраданной тяжким трудом и великими жертвами обретенной, ставшей общим достоянием, одной на всех, увела в тень частные, отдельные судьбы. Страдания, потери, боль были еще так близки, и казалось, что это лишь наши личные потери, наша личная боль и только победа – общее достояние.

А еще в памяти осталось присловье военных лет, произносившееся то лихо, то сокрушенно, то с циничным смешком: «Война спишет!»