И тут в семье началось! «Я вас, стервецов, вырастил, поднял, грыжу себе нажил, а вы меня хотите, старика, бросить, кто мне на старости кружку воды подаст?!» — дед закатывал истерики своим внукам, которые периодически грозились уехать с вербовщиками. На этих истериках семья только и держалась, дед хоть и вредным был, но родной же и, действительно, мальчишек вырастил.
Когда началась коллективизация, казалось бы братьям, бывшим красноармейцам, в колхоз прямая дорога. Но что-то в Старой Каштановке такое с коллективизацией происходило, что… не привлекало. Особых нюансов мне Павел Карпович или не рассказывал, или я их не запомнил, помню только, что он колхозное начальство ругал ворами, а каштановских комсомольцев называл хулиганами с ножами. И, по всей видимости, не клеветал. Но об этом чуть дальше, когда о родне по матери писать буду. Левацкие загибы в некоторых колхозах имели место быть. Точнее, этими загибами прикрывалось элементарное шкурничество.
Прапрадеда не раскулачивали, пока не вернулись из армии его последние два внука, семьи красноармейцев раскулачиванию не подлежали. Сначала пришел со службы мой родной дед Павел Карпович, уже со сверхсрочной, старшиной, потом почти сразу за ним — Николай Карпович. На семейном совете, когда все собрались в день приезда Николая Карповича, решили дружно нарулить из деревни, заботу о старике поручили Павлу Карповичу, он был его любимым внуком, поэтому такую нагрузку ему и дали.
Даже в 1980-м году, когда дедушка мне это рассказывал, он смеялся. На следующий день после семейного совета к обеду в доме остались только старик и Павел Карпович с женой. Моей бабой Таней. Настолько всем братьям обрыдло это хозяйство, а их женам (холостым был только Николай Карпович) вечные склоки и свары между собой! Все побежали в сельсовет, где постоянно сидел кто-нибудь из вербовщиков, быстро завербовались, узлы в руки и бежать подальше от своего кулацкого счастья.
Пару дней Павел Карпович раздумывал, куда податься самому, чтобы и старика увезти, ему сложнее было, но тут его вызвали в сельсовет. Собрался, пошел. Продержали несколько часов в приемной, потом сказали, чтобы на следующий день пришел. Ушел, ругаясь. Подходит к дому, а там перед воротами на сундуке сидят жена и дед, в слезах. Раскулачили. И выселили.
Осталось только кое-что из одежды, что была в сундуке, да подушки с одеялом, баба Таня отстояла. Остальное — под метелку. Хохма еще была — старик все деньги хранил за иконой, у него там «сберкасса» была. Вся семья знала, где червонцы лежат, но никто даже мысли не держал ломануть «сберкассу». А тут пришли сельсоветские с активистами и сразу её за иконой обнаружили, быстро по карманам распихали, как Павел Карпович рассказывал, купюры. Короче, остался мой дед нищим, даже сбережения со службы, которые он отдал старику, исчезли. Одна махра в карманах осталась.
Пошел в сельсовет с налитыми кровью глазами. Устроил там погром, начальство под его крики: «Я еще сюда вернусь, вас всех передавлю!» — разбежалось в разные стороны. А из соседнего с начальническим кабинета на шум вышел мужик-вербовщик и когда Павел Карпович успокоился, тут же ему предложил записаться работать в Ленинграде на извозе, возить грузы для войск Ленинградского военного округа. Дед и записался, получил сразу на руки, прямо на месте, подъемные. И пошел домой. Точнее, к воротам дома.
А там ждала еще одна неприятность — старик с жаром. Резко заболел. Не выдержал переживаний. Нашли подводу, поехали в соседнее село, Новую Каштановку, к дальним родственникам, переждать болезнь старика. А у того развилась страшная ангина и через несколько дней он умер. Похоронил Павел Карпович своего дедушку и поехал с женой в Ленинград. Там им выделили комнату в коммуналке и стал дед работать на извозе, водителем кобылы.
Жизнь наладилась. Всем был доволен. Платили хорошо, работа не тяжелая. Несколько месяцев радовался этой жизни. Но тут как-то навстречу их транспортной колонне, санному обозу, ехал автомобиль. Вдруг остановился и из него вышел Буденный, он с какой-то инспекцией был в округе.
— Ну-ка иди сюда! — Семен Михалович позвал моего деда: — Паша? Балаев? Ты чего здесь делаешь?
— Да вот, работаю…
И Семен Михалович деда по-всякому — и дураком, и негодяем. Самыми обидными словами.
— Ты же лошадник от бога! Какой к черту извоз?!
Здесь же Буденный написал короткую записку, вручил ее Павлу Карповичу:
— С этой запиской завтра же поедешь в Москву, в приемную Ворошилова, там получишь назначение.
— А куда?
— На Дальний Восток, к Тихому океану. Да не пугайся, я там в драгунах служил, жить можно. Нам на Дальнем Востоке кони нужны край как — это тебе мой приказ.
К самому Клименту Ефремовичу дед не попал. Прямо в приемной ему по записке Буденного всё оформили, выдали предписание, по которому он в сберкассе получил деньги на дорогу, и направление в колхоз имени «3-го полка связи». Он там должен был организовать коневодство.