Близость

Вечером к дому опять подходил полисмен. Опять дергал за колокольчик и вглядывался в пустой темный холл. Может быть, в конце концов он решил, что я уехала к матери в Уорикшир. А может быть, и нет. Может быть, завтра он вернется снова. Тогда застанет здесь кухарку и велит ей пойти постучать в мою дверь. Она увидит, что со мной что-то неладно. Сбегает за доктором Эшем и, вероятно, за соседкой, миссис Уоллес, а они пошлют за матерью. А потом – что? Бурные слезы или оцепенение горя, и опять лауданум, или хлорал, или морфий, или парегорик – этот препарат я еще не пробовала. Потом полгода в постели, как в прошлый раз, и визитеры, входящие в мою комнату на цыпочках… Потом постепенное возвращение к установленному матерью распорядку жизни – карты с Уоллесами, медленно ползущая стрелка часов, приглашения на крестины новорожденных Присциллиных детей… А одновременно – следствие в Миллбанке, и теперь, когда Селины нет рядом, я не уверена, что сумею лгать за нас обеих…

Нет.

Я вернула свои разбросанные книги на полки. Закрыла дверь гардеробной и заперла окно на щеколду. Убралась в комнате наверху. Смятый жестяной кувшин и осколки умывальной чаши спрятала, изорванные простыни, коврик и платья сожгла в своем камине. Сожгла гравюру Кривелли, план Миллбанка и апельсиновый цветок, хранившийся в этой тетради. Сожгла бархотку и испачканный кровью носовой платок, который миссис Джелф выронила на ковер. Папин сигарный нож я аккуратно положила обратно на стол. Стол уже покрылся слоем пыли.

Интересно, какая новая служанка сотрет эту пыль? Думаю, сейчас один вид любой служанки, делающей передо мной книксен, привел бы меня в содрогание.

Я налила в чашу холодной воды и умылась. Промыла рану на шее, тщательно расчесала волосы. Кажется, больше нечего приводить в порядок, или уничтожать, или прятать. Я оставляю все на своих местах, здесь и повсюду.

То есть все, кроме моего письма к Хелен; но оно так и останется лежать на столике для корреспонденции в холле дома на Гарден-Корт. Ибо, когда я уже собралась поехать туда, чтобы его забрать, я вдруг вспомнила, как осторожно Вайгерс несла его к почтовому ящику – и тогда подумала обо всех письмах, которые она отправляла отсюда, обо всех посылках, которые здесь получала, и обо всех ночах, когда она сидела в своей полутемной комнате надо мной и писала о своей страсти, как я писала о своей.

Как выглядела ее страсть на бумаге? Не могу представить. Я слишком устала.

Ах, я устала до смерти! Наверное, во всем Лондоне нет никого и ничего, объятого такой бесконечной усталостью, – разве только Темза, под стылым небом текущая своим вековечным путем к морю. Какой глубокой, какой черной и густой кажется вода сегодня ночью! Какой гладкой кажется поверхность реки! Как холодны, должно быть, ее глубины!

Селина, скоро ты будешь под ярким солнцем. Ты закончила свое хитрое плетение, ты держишь последнюю тонкую нить моего сердца. Когда она оборвется – почувствуешь ли ты?

1 августа 1873 г.

Час поздний, в доме тихо. Миссис Бринк в своей спальне, уже распустила прическу и перевязала волосы лентой. Она ждет меня. Пускай подождет еще немного.

Рут скинула туфли и лежит на моей кровати. Курит папироску Питера.

– Зачем ты все строчишь? – спрашивает она, а я отвечаю, что пишу для своего Хранителя, он ведь неустанно следит за мной во всех моих деяниях.

– Для него? – Рут смеется, ее темные брови сдвигаются, плечи трясутся. Нельзя, чтобы миссис Бринк нас услышала.

Рут умолкает и неподвижно смотрит в потолок.

– О чем ты думаешь? – спрашиваю я.

– О Маделине Сильвестр, – отвечает она.

За последние 2 недели Маделина приходила к нам 4 раза, но она все еще сильно нервничает, да и вообще, мне кажется, слишком юна для того, чтобы Питер ее развивал.

Но Рут говорит:

– Дай лишь Питеру разок взяться за нее толком, и она от нас уже никуда не денется. Знаешь, как она богата?

Кажется, я слышу плач миссис Бринк. Луна за окном стоит высоко – молодая луна, держащая в своих объятиях старую. В Хрустальном дворце все еще горят огни, очень яркие на фоне черного неба. Рут по-прежнему улыбается. О чем она сейчас думает? О деньгах крошки Сильвестр, отвечает Рут, и обо всем, что мы сможем сделать, заполучив такие деньги.

– Неужто ты полагала, что я буду вечно держать тебя в Сиденхаме, когда в мире полно прекрасных мест? Я воображаю, как очаровательно ты будешь выглядеть во Франции или в Италии. Воображаю, как дамы там станут завистливо глазеть на тебя. Воображаю всех этих худосочных английских леди, приехавших туда в надежде поправить здоровье на теплом солнце.

Она затушила окурок. Мне уже пора идти к миссис Бринк.

– Помни, чья ты девочка, – говорит Рут.

Примечания

Хрустальный дворец – выставочный павильон, построенный в Гайд-парке к Всемирной выставке 1851 г., а впоследствии разобранный и перенесенный в лондонское предместье Сиднем-Хилл.