Близнецы-соперники

— Опять же из-за вашего отца. Савароне было известно, что у нацистов есть влиятельный друг в Ватикане. И он хотел разоблачить Донатти. Кардинал не смог бы узнать о том втором поезде, если бы ему об этом не сообщили немцы. И ваш отец намеревался воспользоваться этим фактом как доказательством связей Донатти с нацистами. Это было единственное, что просил у нас Фонтини-Кристи за свою услугу. Но, как потом оказалось, именно из-за этого и свершилась казнь в Кампо-ди-Фьори.

Виктор услышал голос отца, пронзающий десятилетия: «Он издает эдикты и силой заставляет непосвященных подчиняться им... Позор Ватикана...» Савароне знал, кто его враг, но не то, какое он чудовище.

Корсет впивался в тело. Фонтин слишком долго стоял опираясь на палку, он прошел к стулу перед письменным столом.

— Вы знаете, что было в том поезде? — спросил старик.

— Да. Бревурт мне рассказал.

— Бревурт сам не знал. Ему сообщили лишь часть правды. И что же он вам сказал?

Виктора внезапно охватила тревога. Он всмотрелся в глаза священника.

— Он говорил о несостоятельности догмата филиокве, об исследованиях, которые опровергают божественное происхождение Христа, из которых наиболее опасным документом является арамейский свиток, который заставляет усомниться в существовании Иисуса. Из него следует, что Христа вообще никогда не существовало.

— Дело не в несостоятельности догмата. И не в свитке. Дело в некой исповеди, которая датирована более ранним временем, чем все прочие документы. — Ксенопский священник отвел взгляд. Он поднял руки и коснулся костлявыми пальцами бледной щеки. — Над опровержениями филиокве пусть ломают голову ученые. Одно из них, арамейский свиток, столь же неясно, сколь были неясны свитки Мертвого моря, когда их начали изучать через полтора тысячелетия после их написания. Однако тридцать лет назад, в разгар справедливой войны — если это не противоречие в терминах, — опубликование этого свитка могло иметь катастрофические последствия.

Фонтин зачарованно слушал.

— Но что это за исповедь? Я никогда о ней не слышал. Монах вновь обернулся к Виктору. Он помолчал, было понятно, что он мучительно принимает решение.

— Там заключено все. Она была написана на пергаменте, вывезенном из римской тюрьмы в шестьдесят седьмом году. Мы знаем о дате создания этого документа потому, что в нем изложены факты смерти Иисуса с отсылками к древнееврейскому календарю, который относит это событие на тридцать четыре года раньше. Такая дата совпадает и с антропологическими данными. Пергамент был написан человеком, который бродил по Палестине. Он пишет о Гефсимании и Капернауме, о Геннисарете и Коринфе, Галатее и Каппадокии. Писал это не кто иной, как Симон из Вифсаиды, которому человек, называемый им Христом, дал новое имя —Петр. То, что содержится в этом пергаменте, превосходит самое смелое воображение. Его необходимо найти?

Священник замолчал и посмотрел на Виктора.

— И уничтожить? — спросил Виктор тихо.

— И уничтожить, — ответил монах. — Но вовсе не по той причине, о какой вы могли бы подумать. Ибо ничто не изменится, хотя все будет иным. Мой обет не позволяет рассказать вам больше. Мы старики, у нас не осталось времени. Если вы можете нам помочь, вы должны это сделать. Этот пергамент способен изменить всю историю человечества. Его следовало уничтожить века назад, но, увы, победили людская самоуверенность и тщеславие. Этот пергамент мог бы низвергнуть мир в бездну ужасных страданий. Никому не дано оправдать эти страдания.

— Но вы же сказали, что ничто не изменится, — сказал Виктор, повторив слова монаха, — хотя все будет иным. Одно противоречит другому, это не имеет смысла.

— Зато исповедь имеет смысл. Мучительный. Я не могу вам сказать больше.

Фонтин не сводил со священника глаз.

— Мой отец знал об этом пергаменте? Или ему сообщили лишь то, что потом сообщили Бревурту?

— Он знал все, — сказал ксенопский монах. — Опровержение филиокве — это все равно, что американские статьи об импичменте президента, повод для схоластических споров. Даже наиболее взрывоопасный, как вы заметили, арамейский свиток всегда служил лишь предметом для лингвистических интерпретаций эпохи античности. Фонтини-Кристи это бы осознал, а Бревурт — нет. Но достоверность исповеди на пергаменте неоспорима. Это было то единственное, священное, ради чего и потребовалось участие Фонтини-Кристи. Он это понял. И согласился.

— Исповедь на пергаменте, вывезенная из римской тюрьмы, — повторил Виктор тихо. Суть дела прояснилась. — Вот что содержится в ларце из Константины.

—Да.

Виктор молчал. Он подался вперед, крепко обхватив металлический набалдашник палки.

— Но вы сказали, что ключ находится здесь. Почему? Донатти же все обыскал — каждую стену, все полы, всю территорию. Вы прожили здесь двадцать семь лет и ничего не обнаружили. На что же вы еще надеетесь?

— На слова вашего отца, сказанные в этом кабинете.

— Какие?