Близнецы-соперники

– Тут сказано даже больше. О том, как отец использовал свое влияние, чтобы сын смог избежать призыва в армию. К тому же ранее он состоял в радикальных молодежных организациях – сегодня эти ребята используют динамит в людных местах. Ваше весьма странное поведение в Вашингтоне и странные отношения с негром-адвокатом, погибшим при невыясненных обстоятельствах. Упомянутый адвокат подозревался в совершении преступных деяний. И так далее, и тому подобное. И это только о вас.

– Что?

– Наружу всплывает правда, задокументированная правда. Отец, который сколотил себе состояние, консультируя правительства стран, которые, как ныне считается, проводят враждебный нам курс. Человек, имевший тесные контакты с коммунистами, чья первая жена много лет назад погибла в Монте-Карло при очень странных обстоятельствах. Некая малоприятная закономерность. Возникает множество вопросов. Как вы думаете, Фонтины смогут пережить это?

– Меня от вас тошнит.

– Меня тоже.

– Тогда в чем дело?

– А в том, что решение должно приниматься не нами, и это решение касается не только нас с вами и нашей тошноты. – Полковник в гневе повысил голос, но быстро взял себя в руки. – Мне самому очень не нравятся эти мерзкие игры наших генералов. Я только знаю – или думаю, что знаю, – что, возможно, еще не пришло время публично обсуждать «Зоркий корпус».

– В таком случае все это будет продолжаться и дальше. Сейчас вы говорите иначе, чем тогда в моем гостиничном номере.

– Может быть. Я только надеюсь, ценя ваше праведное негодование, что вы никогда не окажетесь в подобном положении.

Эдриен взглянул на сидящего за столом священника. Лэнд задумчиво разглядывал пустую стену. И все же он смог прочитать у него в глазах охватившее его отчаяние. Монсеньор был сильный человек, но теперь он испугался.

– Надеюсь, что не окажусь, – ответил Эдриен полковнику.

– Слушайте, Фонтин!

– Что?

– Давайте как-нибудь опрокинем стаканчик.

– Конечно. Обязательно. – Эдриен положил трубку.

Неужели теперь все зависит от него? Все? Приходит ли когда-нибудь время рассказать правду?

Скоро он получит один ответ. С помощью полковника Таркингтона он вывез из Италии хранившиеся в ларце рукописи; полковник не задавал вопросов. Это одолжение было оплачено жизнью человека, распростертого под скалистой кручей высоко в Альпах близ городка под названием Шамполюк. Брат за брата. Квиты.

Барбара Пирсон знала, что делать с этими документами. Она обратилась к приятелю, который работал куратором отдела древних рукописей и искусства Древнего мира в музее «Метрополитен». Ученый, посвятивший свою жизнь изучению прошлого. Он повидал довольно древностей, чтобы вынести заключение.

Барбара прилетела в Нью-Йорк из Бостона. Сейчас она вместе со своим приятелем в лаборатории. Они сидят там с половины шестого. Семь часов. Изучают константинопольские рукописи.

Но теперь лишь один документ имеет значение. Пергамент, вынесенный из римской тюрьмы две тысячи лет назад. Все сводилось к нему. Все. Ученый это понимал.

Эдриен отошел от окна и вернулся к священнику. Две недели назад на смертном одре Виктор Фонтин составил список людей, которых можно было ознакомить с содержимым ларца. В списке фигурировало и имя Лэнда. Когда Эдриен связался с ним, монсеньор поведал ему то, о чем никогда не говорил Виктору.

– Расскажите мне про Аннаксаса, – попросил Эдриен, садясь напротив.

Лэнд вздрогнул и отвел взгляд от стены. «Вздрогнул не потому, что услышал имя, – подумал Эдриен, – а потому, что я прервал его раздумья». Большие проницательные серые глаза под густыми темными бровями еще несколько мгновений смотрели отсутствующим взглядом. Лэнд заморгал, словно пытаясь осознать, где находится.

– О Теодоре Дакакосе? А что я могу вам рассказать? Мы познакомились в Стамбуле. Я пытался найти источник ложных сведений о так называемом уничтожении рукописей, опровергающих филиокве. Он узнал, что я в Стамбуле, и вылетел туда из Афин, чтобы перехватить беспокойного работника ватиканского архива. Мы разговорились. И, кажется, оба заинтересовались друг другом. Я – тем, почему столь видный коммерсант вдруг занялся поисками старинных богословских документов. А он – тем, почему католический ученый пытается – или даже имеет задание – разузнать о судьбе рукописей, само существование которых вряд ли отвечает интересам Ватикана. Он оказался весьма эрудированным. Мы чуть ли не всю ночь пытались перехитрить друг друга, пока наконец не утомились. Думаю, все произошло именно оттого, что мы переутомились. И оттого, что хорошо узнали друг друга и, вероятно, друг другу понравились.

– Что произошло?

– То, что кто-то из нас упомянул наконец о поезде из Салоник, но я не помню, кто все-таки упомянул о нем первый.

– Он знал про этот поезд?