Близнецы Фаренгейт

- Чем и завершается, - произносит она, - моя презентация. Надеюсь, что на следующий год вы снова почтите нас вашим присутствием.

Она отвешивает серьезный поклон и неторопливо покидает зал, минуя фалангу ливрейных служителей отеля «Магдалайа», стоящих наготове, с шестьюдесятью семью полотенцами в руках.

С шестьюдесятью семью? Да, с шестьюдесятью семью. Один мужчина, при всех его наилучших намереньях, сегодня попасть сюда не сумел. Рейс отменили в последнюю минуту, оставив бессчастного оплакивать свое невезение. Огромный, не знающий жалости простор океана отделил его от Индонезии - отделил от мисс Соедхоно. Так долго, ему не по силам думать о том, как долго, предвкушал он эту редкостную, постыдную награду, и вот бродит, пропащий, по сувенирным лавочкам аэропорта, расположенного в том самом городе, в котором он живет. Мужчина покупает для жены никчемные сувениры - жена у него хорошая, милая, но она ничего не смыслит в кокосах. Цифры часов над его головой переключаются, равнодушные к томлению страдальца, пассажиры утекают чередой по назначенным им щелям в стене, небо перебирает цвета, обращаясь из синего в оранжевое, и в конце концов, он понимает - все кончено, представление мисс Соедхоно завершено, им насладились другие, а он все пропустил и теперь ему придется пережидать еще одну вечность, чтобы снова увидеть это.

  Сноровка

Слухи о болезни диктатора были совершенно безосновательными. Лучше он себя отродясь не чувствовал, и каждый, кто хотя бы предполагал иное, более чем мог ожидать, что его поправят - насильственными методами.

Тем не менее, диктатор полагал разумным время от времени подтверждать  крепость своего организма, делая рентгеновские снимки грудной клетки. И как раз боязнь насильственных методов заставила его личного врача замяться, прежде чем он ответил на вопрос великого человека о том, не обнаружилось ли на последних рентгеновских снимках чего-нибудь необычного.

- У вас очень большое сердце, - сообщил, помявшись, врач.

- Это мне известно, - улыбнулся диктатор. - Но насколько большое?

Они стояли в кабинете диктатора; вернее сказать, стоял врач, диктатор-то как раз сидел. Врач с несчастным видом прижимал к груди папку со снимками.

- Больше чем… - начал он и в поисках вдохновения взглянул в открытое окно. - Больше, чем это, быть может, отвечает размерам… размерам сердца, которого можно ожидать у человека, который пребывает… э-э… в состоянии здоровья, отвечающем… который сохраняет состояние здоровья, отвечающее… м-м… устойчивому…

Диктатор вздохнул, медоточивые речи ему давно уже надоели. Вождю иногда приходится спасать людей от их собственной робости.

- Ты хочешь сказать, больше, чем следует?

Плечи врача облегченно обвисли:

- Да.

- Вот и мне часто так кажется, - улыбнулся диктатор. - Но давай серьезно - мое большое сердце, насколько это опасно?

- Опасно? - врач снова занервничал и вспотел до того, что диктатору это показалось, если честно сказать, неприятным.

- Дружище, мы знаем друг друга давным-давно, - уведомил он врача. - Что же мешает нам говорить в открытую?

Врач сглотнул и глупо ухмыльнулся. Он и диктатор знали друг друга двадцать три месяца, ну, скажем, два года. Разве это «давным-давно»? Нет, были, конечно, люди, которые, протянув куда меньший срок, впадали у диктатора в немилость - и впадали с немалым шумом. А с другой стороны, знать диктатора уж очень давно - тоже дело не из самых приятных, поскольку все его близкие друзья и таковые же родственники в большинстве своем перемерли.

- Рентгенограмма показывает, что вы… ваше сердце… что у вас кардиальная миксома.

Ну вот, сказал. И теперь ждал последствий, помаргивая за вспотевшими очками.

- Это рак, что ли? - спросил диктатор.

- Да, это рак, -  ответил врач.

- А рак, он сам собой не проходит, верно? - в голосе диктатора прозвучало сомнение, - слова эти противоречили всему, что он знал о политике.

- Этот сам не проходит.

- Смертельный, так? - спросил, прощупывая силу врага, диктатор.

- Ну, вообще-то, миксома, сама по себе, - опухоль доброкачественная. Однако, когда речь идет о сердце, она… э-э…

- Фатальна.

- Да.

Диктатор встал, подошел к окну. Вгляделся в него, сцепив за спиной руки.

- Рак можно вырезать, - сказал он.

- Рак, он ведь разный бывает, - сообщил, поеживаясь, врач. - Один вырезать просто. С другими все намного сложнее.

Диктатор кивнул. Вот такое различение его политическому опыту вполне соответствовало.

- За какой срок он может меня прикончить?

- Видите ли, я ведь всего лишь терапевт, не специалист, - с мольбой в голосе произнес врач. - В посвященных этой болезни монографиях указывается средний срок в три месяца. Я, правда, не знаю, как была набрана статистика. Если это значение среднее, значит три месяца получены  в результате того, что один больной проживает неделю, а другой… м-м… примерно полгода.

Врач поморщился - полгода и самому ему представлялись сроком не так чтобы очень… Может, лучше было повольничать с арифметикой - диктатор, при всех его почетных университетских степенях, славился невежественностью.