Близнецы Фаренгейт

В бассейне бултыхалось человек десять-одиннадцать, половина - взрослые, плававшие или просто державшиеся за края бортиков, там, где поглубже. Одну боковую сторону его отгородили полоской цветного плавучего пластика - получилась узкая дорожка, которой пользовались настоящие пловцы. Мускулистый японец как раз собирался спрыгнуть туда, полнотелая австралийка уже плыла по ней на спине. Все прочие размещались в общей части бассейна. Подростки, малые дети с родителями резвились на мелком его конце, не обращая внимания на спускавшихся в воду Гэйл и Энтони. Энтони было шесть лет, и он ушел в воду по грудь; Гэйл - двадцать три, ей вода достала лишь до пупа. Она присела немного, чтобы оказаться на одном уровне с ним, да под водой и теплее было.

- Ты плавать умеешь? - спросила она, заметив, с какой опаской Энт поглядывает на обнявшую его воду, на ноги, вдруг ставшие такими далекими - такими, как дно бассейна.

- Да я с утра до вечера плаваю, - ответил он. - Умею, еще как.

И тут же принялся демонстрировать это свое умение, и самым пугающим образом, - бросившись в воду, погрузившись в нее, со страшной скоростью молотя руками и ногами и всплывая, ослепленный, отплевывающийся. Он даже не смог сразу понять, вырвавшись из воды, в какую сторону смотрит, - ему пришлось повертеть головой, промаргиваясь, рыгая, пытаясь сообразить, откуда он начал и где оказался.

- Я тоже умею плавать, - сказала Гэйл. - Правда, не очень хорошо.

Плавать она научилась в бассейне, стоявшем на заднем дворе дома; бассейн был переносной, купленный в универмаге «Резиновый Кларк» в Фернтри-Галли, а лет ей было тогда столько же, сколько теперь Энтони. Мальчик, родителям которого принадлежали и дом, и бассейн, показал ей, как держаться на плаву и продвигаться вперед. Он даже попытался научить ее согласовывать движения рук и ног и вертеть головой вправо-влево, чтобы заглатывать воздух, но эту премудрость она освоить не смогла. А после мальчик продемонстрировал ей свой пенис, а она ему - пухленький, маленький лобок: такими с самого начала были условия их игры.

Теперь от той пухлости не осталось и следа. Гэйл стала худющей, выросла. Вход в бассейн обошелся ей в 2,80 фунта - в два раза больше, чем Энту. Вот это и значит - повзрослеть: ВЗРОСЛЫЕ: 2,80.

Нелепо толстый мужчина спустился в бассейн на детском его конце и побрел к глубине, складки жира на его боках, когда он поплыл, заплюхали по воде.

- Как может плавать такой жирнюга? - прошептал ей Энтони, в котором благоговейное изумление пересилило сдержанность. Гэйл, торопясь дать ответ, лихорадочно думала. Способность понимать побуждения других людей, да и собственные тоже, никогда сильной ее стороной не была.

- Наверное, ему доктор прописал, - наконец, сказала она.

Ей-то этот мужчина таким уж нелепым не показался. Он принадлежал к миру добропорядочному, а люди этого мира были людьми нормальными, занимающими, каждый, свое, правильное место. Этот жирный дядя был своим среди матерей и их загребавших воду руками детишек, среди неторопливых атлетов, подростков в подводных очках; он имел полное право вытеснить столько воды, сколько ему захочется, - а Гэйл, побледневшая от ночной жизни, траченная наркотиками, была в их мире чужеродным предметом, и какой-нибудь раздражительный чиновник мог в любую минуту выдернуть ее из бассейна. Она осмотрела себя в воде - белые хилые ножки, торчавшие из великоватых красных трусов,  - а потом взглянула на Энта. Ему-то трусы тоже были великоваты, зато сидели на нем - лучше некуда: Энт выглядел так, точно он до этих трусов еще дорастет, а она в своих словно бы усыхала.

Энтони по-прежнему норовил показать ей, как он здорово плавает, плюхаясь в воду, дергаясь под ней, а после всплывая: Гэйл постаралась напустить на себя вид одобрительный, хотя, вообще-то, она все посматривала на полнотелую даму, которая так и сновала за ограждением взад-вперед на спине. Дама была мощная, крепкая, и проходила дистанцию из конца в конец и обратно, от глубокого места до мелкого, от мелкого до глубокого - настоящая пловчиха, - и груди ее торчали из воды. Другой человеческий вид, такой же отличный от  вида Гэйл, как тюлень или дельфин. Гэйл прижала ладонь к груди. У нее-то под лифчиком ничего, почитай, и не было, да и талия обтягивала одни только кости. Героин иссушил ее. Когда социальные работники отобрали у Гэйл Энтони, то выдали ей сцеживатель для молока, а сцеживать оказалось и  нечего.

Она вдруг взяла и поплыла, по-своему. Все, что умела Гэйл, - погружаться ничком в воду и, дождавшись, когда тело всплывет само, продвигаться вперед, медленно загребая руками. И снова, впервые со времени того урока в бассейне на заднем дворе, она попыталась дышать, как ее учили, но, стоило ей поднять над водой голову, как все остальное начинало тонуть. И Гэйл расстроилась - все же была у нее надежда, что за долгое, страшное время, прожитое ею с тех пор, она могла как-то сама собой, автоматически, приобрести это умение.