Блюститель

— Кто его знает. Боцман тот старый забулдыга, с три короба наврет и недорого возьмет. Да и было это на другой реке. Хотя Иннокентич тоже не здешний. Уши на Севере застудил, комиссовали, а тут сестра вдовая, к ней и прибился. Сестра, правда, без придури, обыкновенная тетка. А этот — философ, видите, как все по полочкам разложил. Я же предупреждал, что у нас десяти шагов не сделаешь, чтобы о самородок не споткнуться. Вода у нас в реке особенная, а все зависит от качества воды, не только пиво.

— Взгляд у него какой-то странный, раза два такая злоба промелькнула, повторения не пожелаешь.

— Это брюки ваши ему не понравились. Я уж испугался, что уйдет. Он такой, чуть что подозрительное — сразу в кусты. Между прочим, могу с уверенностью сказать, что брюки зауживали сами. Когда в ателье делают, распарывают весь шов, и они ровные получаются, а у вас, как галифе. Сколько сантиметров?

— Пятнадцать.

— Я свои портнихе отнес, просил сделать тринадцать — любимое число у меня. А может, все-таки к нам на флот пойдете?

— Нет, мы к геологам мечтали.

— Жаль, хорошие ребята. Подождите, хоть рыбки возьму у Коляна.

— Искал флотский долго, но нашел, принес двух полуметровых ленков.

— Водится такая живность в Калининской области? То-то! Сейчас в газетку заверну. Вот как раз вчерашняя за четырнадцатое июля шестьдесят второго года. В нее и завернем. Но вы учтите, если у геологов сорвется, ищите сразу меня. Пропасть не дадим.

1985

Среднее утро

Какое время суток приходит на смену раннему утру?

Наверное — среднее утро.

Итак: среднее утро, конец марта, девяносто седьмой год, двадцатый век, миллионный сибирский город, почти центр, двор одиннадцатиподъездной девятиэтажки. Бетонная громадина угрюмо и надежно укрывает двор от солнца, но весна все-таки чувствуется, снег подтаял, и собачьи испражнения, накопленные в сугробах за долгую зиму, по мере усадки снега уплотнились чуть ли не в сплошное покрытие. Но пока еще утро, морозец и ветерок щадят людское обоняние. Это ближе к вечеру прогретый воздух наполнится густым ароматом. Впрочем, рассказчик настроен благодушно, утомленный бесконечной лихорадкой окружающего жизненного пространства, удрученный наступающей старостью, он превратился в мирного созерцателя. Его не раздражает даже пес, вносящий свою лепту в зимние накопления собратьев. Он равнодушно смотрит на домашнее животное, а память начитанного человека услужливо подсовывает цитаты. «На выставке пес этот даже медали из бронзы не сможет добиться. И рядом с какой-нибудь таксой или болонкой, прилизанной сукой диванной, он будет скулить и чесаться от скуки начнет… Он пес промысловый…» — правильные строчки доброго сибирского поэта Озолина, может быть, слишком правильные. И память, не заставляя себя ждать, подсовывает другое: «Немало чудищ создала природа, немало гадов породил хаос, но нет на свете мерзостней урода, нет гада хуже, чем домашний пес. Нахальный, шумный, грязнолюбострастный, презренный раб, подлиза, мелкий вор…» Это уже злее, неожиданнее, без романтического пафоса, да и мудрено ли, — совсем другая, более породистая поэтическая эпоха — Александр Тиняков, выступающий под псевдонимом «Одинокий», не самое балованное дитя «Серебряного века», одним из первых он прошел путь поэта в чекисты и умер подзаборным нищим, — первому всегда тяжелее, но многие из его последователей оказались удачливее. Однако строчки излишне лобоваты, и, опять же, сплошной негатив. Откуда такая ненависть к обыкновенному псу? Стоит ли так распаляться? Не стоит, если не чувствуешь в нем конкурента. А может, глядя на пса, он увидел свое будущее? А может, не стоит искать усложненность там, где ее нет? Рассказчик пытается вызволить из памяти нечто сюрреалистическое, мало ли подобного добра насочиняли поэты о своих «верных друзьях», но вредная память капризничает, более того, — издевается: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Отношения с памятью у него очень сложные, но он знает, что, как бы капризна она ни была, с ней нельзя поступать, как с историей России, ничего не вычеркнешь и ничего не впишешь заново. А пес на газоне продолжает тужиться, выгибает спину, чуть ли не кряхтит. Поза его сильно напоминает человеческую. Самый подходящий момент воскликнуть: «Дай, Джим, на счастье лапу мне…» В трех шагах от животного стоит хозяин, лицо его переполнено гордостью за своего воспитанника, за умение так не по-собачьи справлять большую нужду. Наблюдать за хозяином гораздо интереснее. Наблюдение за наблюдающим… Был похожий анекдот про публичный дом.