Бляж

В связи со встречей и знакомством из сумки сопляжниц была извлечена бутылка «Киндзмараули».

Подобными чернилами с отваливаюшимися этикетками, без продыха заставлены аж три полки магазина, расположенного в центре поселка. Этим явно дрянным и несомненно подпольным самодавом поселковый винно-водочный репертуар начинался и тут же завершался, не успевая достичь иных высот. В нашем же лабазе под горой помимо «Киндзмараули» водилась еще «Мадера» и даже шампанское, что как-то освежало и разнообразило быт.

От «Киндзмараули» стаканы приобрели густо-карамельный налет на стенках и какую-то липкость на нёбе.

— Не-е-т, тут толку нихт ферштейн, – наклонив голову к Миньке, крикнул Седой.

— Да и что можно хотеть от напитка в десять градусов по Менделееву? — солидарно прокричал Минька.

Однако, нам, на коньяк, пойло легло мутной взвесью, задурманив головы. Уже, казалось, и музыка не так уж сильно грохотала, и воздух посвежел, и дамы стали весьма приятней на вид.

— Потанцуем! – предложил Седой и подхватил за мягкие бока мамашу, Лёлик поддержал компанию, вывел из-за стола дочку и стал лихо ее раскачивать, мы же с Минькой лениво вытянули ноги, закурив по очередной сигарете.

Следующей рявкнула тухмановская «У той горы, где синяя прохлада»[21]. Тут уж и мы, выбравшись из-за столика, решили подёргаться, хотя бы от нечего делать.

В середине песни Лёлик споткнулся и вылетел на середину круга. Он обернулся, глупо улыбаясь, но не успел произнести и полслова, как, погано ухмыльнувшись, плюгавый, приблатненного вида парень толкнул его в грудь пятерней, крикнув при этом:

— Ты чего, а? баклан? Толкаешься чего?

Лёлик еле удержался на ногах и, чтобы не упасть, по инерции схватил парня за рубашку.

Брызнули пуговицы. Оторванный карман повис флагом капитуляции.

Блатной, выпучив глаза, схватил Лёлика за руки и ухватил зубами за нос.

Лёлик тоненько заверещал от охватившего дикого ужаса.

Но тут Седой, отставив мамашу, одной рукой схватил блатного сзади за волосы, большим пальцем другой надавил на глаз, а указательным и безымянным рванул за ноздри, запрокинув тому навзничь голову, и, вынудив отпустить нос испуганного Лёлика. Парень, потеряв равновесие, упал на колени, обеими руками закрывая пострадавший глаз.

В начавшейся сутолоке сопляжницы отскочили в сторону и, теперь быстро пробирались к дверям. По заведению прокатилось волнение, из глубины зала, расталкивая танцующих между столами, и что-то выкрикивая, к нам пробирались какие-то люди.

Минька подхватил ошалевшего Лёлика и быстро поволок к выходу. Мы с Седым поспешили следом.

Мать с дочкой, не по своей воле попавшие в гущу событий, выскочили раньше и теперь медленно, словно прогуливаясь, уходили по освещенной улице к центру поселка.

На наше счастье у входа стояла милицейская машина с распахнутыми задними дверцами. Мы встали поблизости, делая вид, что вышли покурить.

Буквально ту же из кафе выскочили трое, немного погодя выбежал в распахнутой до пупа рубашке зачинщик, однако, увидев сине-желтый уазик, они отошли в темноту и тоже закурили.

— Энто херово.

— Ничего, — сказал Седой. — Ничего пока херового. Стоим. Курим.

— Пока менты здесь может быть и ничего.

— Как нос-то?

— Да нормально. Не прокусил, кажись. Сука.

— Дай посмотрю.

— Херня, Лёля. У меня знакомому собака откусила. Пришили. Заросло.

— Это как угораздило? – спросил, трясясь, Лёлик.

— Сидел он на крылечке, собачку гладил, дружочек мой, дружок. И собака-то, своя, уж лет десять как в дому. Что ей в голову взбрело? Может наклонился низко он, испугалась собачина чего, может, подумала, хозяин за нос ее зубищами схватить хочет. Цап. И нету. Самого кончика.

Менты выволокли из забегаловки двух уже не стоящих на ногах посетителей и запихнули с матюгами внутрь канарейки. Дверцы хлопнули. Мотор, чихая, завелся, и надежды маленький оркестрик нестройно заткнулся.

— Что делать, пойдем понемногу.

— Идут за нами.

— Пусть идут.

— Сколько их?

— Четверо.

— Они тут все с ножами ходят.

— Не бзди раньше времени.

— Так что, парни, — сказал Седой, — бежим что ли? А? Чего бежим-то?

— Чего бежим? Идем.

— Да нет. Бежим, — уточнил Седой.

— Оно, иногда, лучше и побегать.

— А как завтра друг на друга будете смотреть? — усмехнулся Седой. — Чем дальше — тем хуже. Скоро они нас погонят. Вот тогда, да, точно побежим. Значит так. Сейчас разворачиваемся, таким же ровным шагом подходим и без слова, без разговора, молча, спокойненько — в рыло. Я — двоих в серединке. Вы — остальных. Отступать некуда — позади жопа. Пошли?

Седой, не дожидаясь ответа, повернулся и пошел назад.

— Пошли, — разозлился Минька, — чего, суслики, встали?

— Чё, старый, забыл, как бычки в глазах шипят? — успел сказать чернявый с золотыми зубами.

Чинарик ударился в грудь Седому и покатился бордовым огоньком по асфальту.

Седой резко ударил его в переносицу, а носком ботинка ниже колена по косточке. Темные длинные капли брызнули на белую рубашку, чернявый схватился за ногу и, воя, стал кататься в пыли. Второго Седой с размаху, будто саблей, достал ребром ладони по кадыку, он как-то боком завалился к забору и пополз, хрипя, в сторону.