Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура

Подобно Паскалю, Достоевский обнаруживает ту же самую зависимость между основными силами в психологическом универсуме человека. “Ум – способность материальная, – замечает писатель, – душа же или дух живёт мыслию, которую нашёптывает ей сердце… Мысль зарождается в душе. Ум – орудие, машина, движимая огнём душевным…”. Следовательно, “машина ума” оказывается вторичной инстанцией, подсобным, но необходимым инструментом для лишь частично внятного оформления “нашёптываний сердца” и стеснения в логические рамки “душевного огня”. Например, в рассуждении о вседозволенности сверхчеловеку перескакивать через всякие нравственные преграды Иван Карамазов придерживается строгой логики, которая на самом деле обслуживает его первичный волевой импульс, появляется потому, что где-то в глубине души ему хочется быть таким человеком. Чёрт, разделяющий мысли Ивана, разъясняет ему их подоплёку. “Где стану я, там сейчас же будет первое место… “все дозволено”, и шабаш! Все это очень мило, только если захотел мошенничать, зачем бы ещё, кажется, санкция истины? Но уж таков наш русский современный человек: без санкции смошенничать не решиться, до того уж истину возлюбил…”. Санкция истины, благоденствия человечества необходима и Раскольникову для осуществления его подспудного желания быть на “первом месте”, обладать властным потенциалом – желания, в конце концов обнаруживаемого им на самом дне своей души. Без апелляции к науке, пользе, здравому смыслу не обходятся и примитивные мошенники типа Ракитина или Лужина, чья последовательная логика невидимо связана именно своекорыстным направлением их воли.

О принципиальной первичности и значении правильной целеустремлённости душевного огня, нашёптываний сердца напоминал Достоевский за несколько лет до своей кончины в “Дневнике писателя”: “…ошибки и недоумения ума исчезают скорее и бесследнее, чем ошибки сердца… ошибки сердца есть вещь страшно важная: это есть уже заражённый дух иногда даже во всей нации, несущий с собою весьма часто такую степень слепоты, которая не излечивается даже ни перед какими фактами, сколько бы они не указывали на прямую дорогу; напротив, перерабатывают эти факты на свой лад, ассимилируют их со своим заражённым духом…”.

В сердечно-волевых стремлениях Достоевский видел сгустки бытийных сил, связанные с корнями, с “началами” и “концами” человеческого бытия и воздействующие на все человеческое мышление. “Сами-то разумные, сами-то учёные начинают учить теперь, что нет доводов чистого разума, что чистого разума и не существует на свете, что отвлечённая логика неприложима к человечеству, что есть разум Иванов, Петров, Гюставов, а чистого разума совсем не бывало, что это только неосновательная выдумка восемнадцатого столетия”.

Достоевский потому и был пророком, что умел заглядывать в глубину души, выявлять направление воли и качество основополагающих (неважно сознательных или бессознательных) желаний Ивана, Петра, Гюстава, которые невидимой частью айсберга входят в состав изобретаемых ими идей и теорий, предопределяют их практическое развитие и конечное завершение. Поэтому, он постоянно искал главные “точки, о которых грезит сердце” и которые в скрытом виде, разбавленные водой логики, науки, социальных учреждений и т. п., входят в историческую жизнь.

С другой стороны, у Достоевского сердце является своеобразным органом познания тех уровней и сторон бытия, которые неподвластны разуму. “Познать природу, душу, Бога, любовь, – пишет Достоевский, – это познаётся сердцем, а не умом… Ежели цель познания будет любовь и природа, тут оказывается чистое поле сердцу”. Следует в этой связи обратить внимание, что о сердце как гносеологическом инструменте в познании Бога и сверхрациональных закономерностей жизни Паскалем написана не одна страница. Вместе с тем, в порядке сердца происходит коренное иррациональное раздвоение, определяющее разные, изначальные ценности инстинктивно руководящие поведенческой мотивацией людей. Сердце так же любит своевольные желания и отворачивается от Бога, подчёркивает Паскаль, как и наоборот – любит Бога и охладевает к удовлетворению эгоистических устремлений.