Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура

По свидетельству И.С. Аксакова, сам Тютчев “смиренно-откровенно заявлял о “малодушии своей природы”, интимные проявления которой нуждаются в отдельном разговоре. Сейчас же необходимо подчеркнуть, что поэт прекрасно осознавал необходимость “паскалевского” выхода из противоречий между естественным эгоизмом и сверхъестественной жертвенностью, между пристрастием к “солнцу”, “весне”, говоря словами Ивана Карамазова, “клейкими листочками” и “ризой чистою Христа”. Стремление обрести душевную цельность и твердость особенно обострялось во время горя при потере любимых людей. “Моя милая дочь, – писал поэт вскоре после кончины Е.А. Денисьевой, – через несколько часов иду на исповедь, а затем буду причащаться. Помолись за меня! Моли Господа ниспослать мне помилование, помилование, помилование. Освободить мою душу от этой ужасной тоски, спасти меня от отчаяния, но не путем забвения – нет, не забвения… Да сократит Он в своем милосердии срок испытания, превышающий мои силы… О, да дарует мне Господь милость, дозволив сказать через несколько часов те же слова и с тем же чувством, с каким – я слышал – она ясно произнесла их накануне своей смерти: верую, Господи, и исповедую…”. А.Ф. Тютчева с радостью сообщала К.П. Победоносцеву, что “отец причастился Святых Тайн, и это большое благо… он в первый раз говорит о потребности души его молиться и искать будущей, вечной жизни”. Однако уже через два месяца сам поэт признавался Я.П. Полонскому: “Друг мой, теперь все испробовано – ничто не помогло, ничто не утешило, – не живется – не живется – не живется…”.

И в последние месяцы жизни, мужественно перенося тяжелую болезнь, Тютчев не перестает искать спасительный свет и именно тогда приходит к упомянутому выше выводу о том, что между Христом и бешенством нет середины. Он сочиняет стихи о “казнящем Боге” и одновременно с жадностью слушает ежедневно читаемые женой главы Евангелия и ведет по ночам серьезные разговоры с сиделкой на религиозные темы. К. Пфеф-фель говорит о “неоднократных изъявлениях веры и раскаяния”, сопровождавших его последние дни. Эрнестина Федоровна по-своему истолковывает настрой мужа: “Дай-то Бог, чтобы это страшное испытание пошло бы на пользу его душе и чтобы в случае выздоровления он не впал в прежнее свое равнодушие”. Однако проверить, что было бы, уже не оставалось возможности. За несколько дней до кончины поэт воскликнул: “Я исчезаю, исчезаю!” Но скрывавшиеся за этими словами чувства и мысли навсегда останутся тайной. Причащавший и соборовавший Тютчева священник свидетельствовал, что тот до самого конца сохранял полное сознание, хотя уже и не делился им с остававшимися в живых.

Ф.М. Достоевский и Паскаль творческие параллели

Рассматривая влияние Бальзака на творчество Достоевского, Леонид Гроссман попутно отмечает: «Но к этому времени из писателей XVII столетия свою власть над ним сохранил другой величайший и, может быть, единственный трагик французской литературы – Паскаль.

Имя автора “Мыслей” мелькает уже в школьных письмах Достоевского, повторяется в его позднейших романах (“Бесы”), а невидимое присутствие его чувствуется и в “Дневнике писателя” и в поучениях старца Зосимы.

В этом трагическом мыслителе Достоевский почувствовал необыкновенно родственную душу. “Сияющая личность Христа”, к которой сводится все учение Паскаля, его суровый, негодующий, подчас даже нетерпимый тон в обращениях к атеистам, его принижение разума во имя полного расцвета непосредственной жизни сердца, наконец, его нескрываемая неприязнь к людям и какой-то раздраженный, больной, истерический тон его воззваний – все это определённо чувствуется и в Достоевском. Кажется, иногда он непосредственно вдохновляется в “Дневнике писателя” “бессмертными черновиками” Паскаля. – “Humiliez-vous, raison impuissante! Taizez-vous, nature imbécile!” Разве не отголосок этого восклицания слышится в знаменитом воззвании пушкинской речи: “Смирись, гордый человек, потрудись, праздный человек!”».