Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура

А. Блок намеревался поставить это стихотворение, написанное в 1850 году, эпиграфом к драме “Роза и Крест” и отмечал как его доминанту “эллинское, дохристово чувство Рока”. Однако итоговая бесплодность подобного мужества и жажды реального бессмертия личности заставляли Тютчева вновь и вновь обращаться к христианству не только в творчестве, но и в повседневной жизни. “С молитвой и слезой” он произносит евангельские слова, “скорбя перед замкнутой дверью”:

Впусти меня! Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!…

(“Наш век”)

В том же 1850 году Тютчев вместе с дочерью Анной и Е.А. Денисьевой совершил паломничество в Валаамский монастырь, а в дальнейшем не раз бывал в Троице-Сергиевой Лавре, в частности, на храмовом празднике обретения мощей преподобного Сергия Радонежского. Однако и в самой церкви он видит свои противоречия. Его искреннюю душу смущает всякое лицемерие на официальных богослужениях в Царском Селе, посреди “всех этих мундиров и придворных туалетов, обладатели коих всецело поглощены не воскресением Христовым, а совсем иным – переходящим из рук в руки указом о назначениях и наградах, который и является для них благой вестью во всем значении этого слова”. Напротив, церковная служба в Успенском соборе Троице-Сергиевой лавры, когда 7 августа 1867 года праздновался юбилей митрополита Филарета московского, произвела на него огромное впечатление отсутствием театральности в торжественности и подлинной простотой величественного. Сам виновник торжества казался поэту истинным представителем “небесного” посреди “земного”: “Маленький, хрупкий, изможденный до последней степени, однако с взором, полным жизни и ума, он господствовал над всем происходившим вокруг него, благодаря бесспорной нравственной силе… В виду всего этого прославления он был совершенного прост и естественен и, казалось, принимал все эти почести лишь только для того, чтобы передать кому-то другому – кому-то, чей он был только случайно уполномоченный…”.

Своя непоследовательность обнаруживалась и на самой сокровенной глубине личности Тютчева, что требует специального разговора в рамках другого исследования. Заметим только, что поэт оказался в духовно-психологической ситуации, по-своему описанной автором “Мыслей”. Когда Бог действительно касается нашей души, писал Паскаль, она начинает рассматривать все земное и саму себя совершенно иным образом. Этот новый свет вызывает в ней совестливое беспокойство, колеблющее кратковременный покой, который она находила прежде в повседневных “развлечениях” и очаровывавших ее вещах. Но и в устремлении к Богу душа находит еще больше горечи и “неудобств”, нежели в занятости суетой мира.

В отличие от Паскаля, поэту не хватало именно откровения свыше, благодатной помощи, сердечного преображения, “дающей”, а не только “берущей”, жертвенной любви. “О, Господи, – взывает он, – дай жгучего страданья и мертвенность души моей рассей”. Перед живой душой и безоглядной самоотдачей любящей его женщины поэт как “человек ума” со всем своим творчеством и созданным им “волшебным миром” ощущает себя краснеющим “жалким чародеем” и неверующим “безжизненным кумиром”. И в семейных отношениях он обнаруживал в своей душе недостаток “дающей “ любви и признавался дочери Дарье, что является чем-то “вроде блудного сына в роли отца”. Другая его дочь, Анна, говорила о том, что “слово безрадостный было специально придумано для нашего дома”.