Блеск клинка

— Я знаю. — Стефания склонилась к нему всем телом, будто лишилась сил. — Но мое сердце полно печали. Мне безразлично, что ты скажешь или сделаешь. Теперь он умрет. Мой брат убьет евнуха, а Оглы убьет брата, и я останусь совсем одна.

Пьер снова погладил ее плечо.

— Бедное дитя. Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Я не хотела бы говорить брату, но я должна. Отец ему сразу скажет. Это сделал евнух, Питер.

— Он, Стефания? Не рыдай так.

— Много лет назад отец украл что-то у путников, отставших от каравана. То был караван Оглы, и Оглы узнал об этом. Оглы мог посадить отца на кол. Так поступают с людьми, грабящими караваны. Караваны защищены беспощадным законом империи. Но Оглы, вместо того чтобы донести на отца, пригласил его в свой дом. Он сказал, что не сообщит императору, если отец продаст ему свои земли за крупную сумму. Потом он покинул дом и отправился на прием к императорскому двору, поручив евнуху-секретарю договориться о деталях.

— Я видел Василия, — заметил Пьер. — Что он сделал?

— Это ужасный человек. Он привел отца в подвал и сказал, что Оглы не заплатит ему за поместья, пока отец не подпишет документ, свидетельствующий, что деньги уже уплачены. Отец, конечно, отказался. Евнух приказал связать его и заткнуть ему рот. Раб нагрел докрасна железную пластинку. Они не давали отцу закрыть глаза с помощью колючек саксаула и приблизили пластинку к его лицу, так что он вынужден был смотреть на нее. Отец был беспомощен и согласился поставить подпись. Но евнух начал кричать и смеяться как сумасшедший, а отец потерял сознание.

— Ужасно!

— Когда отец пришел в себя, они плескали ему водой в лицо. Он снова выразил согласие подписать документ, и Василий дал ему сделать это. Колючки все еще были в глазах отца. Но потом они снова заставили его смотреть на пластинку.

— После того, как он отказался от поместий?

— Да.

— В это трудно поверить.

— Потом евнух налил уксуса в глаза моего бедного отца, и они принесли его домой на носилках. Евнух не заплатил ему ничего. Оглы прислал с пажом несколько фунтов примерно через неделю.

— А разве граф не мог обратиться к кому-то в поисках правосудия?

— Он мог донести на Оглы. Но Оглы — крупный вельможа, родственник султана. Ему просто сделали бы замечание. Отец подозревает, что Оглы оставил ему дом, чтобы свалить все на евнуха, если дело откроется. Но отец, разумеется, не собирался говорить кому-либо, потому что на нем все еще лежит вина ограбления каравана.

— Оглы знает своего слугу, — сказал Пьер. — Я слышал, как он говорит с ним. Он несомненно знал, что Василий будет пытать твоего отца.

— Отец тоже так думает. Но что мы можем сделать? Теперь Оглы построил этот караван-сарай, и его караваны иногда останавливаются здесь на ночлег.

— Это странно, Стефания. Почему они не могут за час-другой дойти до города?

Она не дала прямого ответа.

— Я никогда не спрашиваю о делах, Питер.

— Тогда и я не буду спрашивать. Но во Франции, Стефания, если бы твой отец совершил такой проступок, он мог прийти к королю и сказать: «Ваше Величество, я совершил дурной поступок, но другой человек поступил еще хуже. Рассудите, кто из нас более виновен».

— Здесь не Франция, Питер. Если караванам будет наноситься ущерб, окружающие языческие народы нападут на нас все сразу с обнаженными саблями. Их во много раз больше, чем нас. Вот почему законы так строго защищают караваны. Отец никогда не сказал бы ни слова, и Оглы знал это. Но я ужасно боюсь, что Теодор узнает все. В нем сидит демон. Он ненавидит евнуха всей душой. Оглы знает это, и хотя он наш лендлорд[30], ни он, ни его люди никогда не приезжают сюда.

— Мне кажется, он очень благоразумно старается избегать инцидентов, — сказал Пьер. Он посмотрел на огромный, загадочный караван-сарай, расположенный так близко от города. — Вероятно, у него есть свои причины избегать твоего брата, а следовательно, обходить стороной и ваш дом.

— Бедный отец! — Она закрыла лицо и вновь заплакала. — Быть слепым ужасно. Он так боялся этого.

— Он сейчас один?

— Он не хочет, чтобы кто-то был рядом. Он не ел весь день. Он молится на коленях с того момента, как я сказала ему… Я должна была ему сказать — никто другой не смог бы — что уже наступил день.

— Если бы я был твоим братом, я, наверное, чувствовал бы то же, что и сэр Теодор. Никогда не слышал такой ужасной истории.

Комплекс сложных женских эмоций, которые Пьер не пытался понять, поднял ее руки ему на плечи. Ее мокрое от слез лицо прижалось к его щеке. Он успокаивал ее как ребенка. Но в ее руках было больше силы, чем в руках ребенка, и он слегка вздрогнул, когда она нажала на рану в его груди чуточку сильнее, чем он мог вытерпеть. Она сразу ослабила объятие, но не отстранила свое лицо.