Блек. Маркиза д'Эскоман

Но, несмотря ни на что, мысли его тяготели к одному и тому же полюсу с упорством магнитной стрелки; вызванные его воображением воспоминания, придававшие такую силу его страсти к г-же д’Эскоман, возникли у него снова, и на этот раз их героиней была бывшая гризетка; хотя представлявшиеся ему картины и отличались от прежних, они были не менее соблазнительными. Причудливый контраст! Именно то, что когда-то вызывало у него неприязнь к ней, то, что леденило его любовь к ней, вместо того чтобы разжигать страсть, — необузданные чувственные желания и пыл этой молодой женщины, — с наибольшей настойчивостью все время возникали в этой панораме прошлого, и впечатление, оставляемое ими после себя, не было неприятным для него, как прежде: изменение ракурса меняло в лучшую сторону всю картину.

Как любители гашиша или курильщики опиума, как все те, кто естественным или искусственным способом предается наслаждениям, доставляемым перевозбуждением мозга, Луи де Фонтаньё стал находить некую прелесть в этих всепоглощающих фантазиях; они казались ему настолько невинными, что он все более и более стал предаваться им. Время неясных ощущений для него миновало, тревоги его сознания определились: оно снова обрело путеводную звезду.

Как и в прошлом, всякий шум, выводящий его из этих упоительных мечтаний, казался ему отвратительным; дуновение, которое развеивало послушные и милые видения, вызывавшие эти мечтания, становилось ему ненавистным. Если что-то насильно возвращало его к действительности, он тут же начинал скучать. И вскоре он стал скучать так, как никогда прежде.

Скука — это кинжал, предназначенный для того, чтобы нанести смертельный удар любви.

Прежде Луи де Фонтаньё из чувства чести и долга находил в себе силы обманывать Эмму и не давал ей повода подозревать, что втайне он охладел к ней. Но нескольких дней оказалось достаточно, чтобы эти силы его исчерпались; он считал себя настолько настрадавшимся, что у него не было духа носить на себе личину и прикрывать ею свое безразличие. Тоска, сопровождавшая эти его странствования в края несбыточных мечтаний, была у него столь глубокой, что он не мог уже ее скрывать.

Госпожа д’Эскоман заметила, что он тускнел и томился рядом с ней; страх охватил ее, но в ней билось отважное сердце, способное сражаться до последнего своего удара.

И оно продолжало сражаться.

Сначала Эмма приписывала грусть своего возлюбленного тем причинам, о каких он сам говорил ей, то есть раздражению, вызванному в нем их пребыванием в лавке на улице Сез, и она поторопила своего поверенного с продажей этого магазина. К несчастью, время было летнее, когда подобные торговые сделки совершаются с трудом, а те немногочисленные покупатели, что были прежде, больше не появлялись.

Сплетни завистливой г-жи Бернье, недоброжелательство и злословие соседей явно лишили заведение бывшей маркизы доверия.

Эмма отдавала себе в этом отчет и вместе с тем осознавала, что положение с каждым днем ухудшается.

Самая совершенная любовь — это та, что более всего похожа на материнскую. Видя, как постоянно возрастает печаль ее возлюбленного, и опасаясь, что это будет иметь гибельные последствия для его здоровья, Эмма была взволнована до глубины души, и крик материнского отчаяния сорвался с ее уст: "Пусть все погибнет, пусть все низвергается в пропасть, но пусть тот, кого я люблю, будет спасен!"

И без всяких размышлений, без тревоги о настоящем и без страха за будущее она бросила на съедение этой скуке все то, что осталось от ничтожного состояния, которое ей удалось сохранить. Эмма пошла дальше: она наделала долги, лишь бы не дать этому чудовищу пожрать ее возлюбленного; она упросила молодого человека отказаться от службы в конторе, ибо опасалась теперь, что он утомится. Стоя на коленях, она заклинала его противостоять овладевшему им унынию с помощью развлечений. Эти развлечения она выбирала ему сама, и, чтобы иметь возможность сделать их более привлекательными, более действенными, подвергала себя все новым лишениям. Она без колебаний вскрыла бы себе вены и отдала бы возлюбленному свою кровь, чтобы развеять его печаль и увидеть на его лице улыбку, казавшуюся ей самым драгоценным из всех сокровищ.

Луи де Фонтаньё не сопротивлялся этим усилиям Эммы. Скука чревата опасностью не только для любви, но и для чести человека.

XXX ПРЕНЕБРЕЖЕНИЕ И СОЖАЛЕНИЯ

Однажды вечером Луи де Фонтаньё, с недавних пор редко проводивший время в обществе Эммы, отправился в Оперу, где играли "Бога и баядерку".

В середине первого акта громкий шум открывшейся и закрывшейся двери заставил его повернуть голову. В одной из лож первого яруса он заметил молодую даму: она снимала шаль и презрительной улыбкой отвечала на шиканье, доносившееся до нее из партера. Он узнал в этой даме Маргариту, и сердце его затрепетало.