Бледный преступник

Бруно кивнул, подергал повязку на глазу и переключил свое внимание на трубку - камень преткновения нашего сотрудничества. Я ненавижу все эти священные атрибуты курильщиков трубок: кисет, всякие там ершики для чистки, складной ножик и специальную зажигалку. Любители трубок - великие мастера вечно что-то вертеть в руках и такая же напасть для человечества, как, скажем, миссионер, высадившийся на Таити с ящиком лифчиков. Виноват, конечно, не Бруно, ведь, несмотря на его пристрастие к выпивке и всякие мелочи, выводящие из себя, он все-таки оставался тем же хорошим детективом, которого я вытащил из захолустья в Шпреевальде, где он служил в криминальной полиции. Нет, во всем был виноват я: оказывается, по своему темпераменту я так же не способен к какому-либо сотрудничеству, как и к тому, чтобы быть президентом "Дойче банка".

И, глядя на него, я почувствовал себя виноватым.

- Помнишь, как мы, бывало, говорили на войне? Если на конверте есть твое имя или адрес, можешь быть уверен - письмо будет доставлено.

- Помню, - сказал он, зажигая трубку и возвращаясь к своей "Фелькишер беобахтер". Я с некоторой озабоченностью смотрел, как он читает газету.

- Неужели ты думаешь, что из газет теперь можно узнать новости?

- Нет, не думаю. Но, хоть там и вранье, я люблю читать газету по утрам. Привычка. - Мы помолчали минуту-другую. - А вот еще одно объявление: "Рольф Фогельман, частный сыщик, специализируется на розыске пропавших".

- Никогда о нем не слыхал.

- Слыхал, слыхал. В прошлую пятницу уже было напечатано его объявление. Я тебе его читал. Неужели не помнишь? - Он вытащил трубку изо рта и направил на меня черенок. - Знаешь, нам, наверное, тоже надо дать объявление, Берни.

- Зачем? У нас и так работы полно, наши дела никогда не шли так хорошо. Так зачем же еще тратиться? Кроме того, в нашем деле самое главное - это репутация, а не жалкое объявление в партийной газете. Этот Рольф Фогельман, скорее всего, ни черта не понимает в своей работе. Вспомни обо всех этих еврейских делах, которыми мы завалены. Никто из наших клиентов не читает это дерьмо.

- Что ж, если ты думаешь, что нам это не нужно, Берни...

- Как вторая маковка на голове.

- Некоторые считают, что это - знак удачи.

- А многие были уверены, что этого достаточно, чтобы отправить человека на костер.

- Знак дьявола, хе? - Он хихикнул. - Слушай, может быть, она есть у Гитлера.

- Без сомнения. А у Геббельса - раздвоенное копыто. Они все порождение Сатаны, черт бы их побрал.

Я шел к обгоревшим руинам Рейхстага, слушая, как мои шаги гулко отзываются на безлюдной Кенигсплац. И только Бисмарк, стоя на своем постаменте у западного входа с мечом в руке, повернув голову в мою сторону, казалось, собирался потребовать у меня ответа, зачем я сюда явился. Но, насколько я помню, он никогда не относился всерьез к немецкому парламенту даже ни разу ногой сюда не ступил. И мне не верилось, что он настроен защищать учреждение, к которому его статуя, вероятно не случайно, повернулась спиной. К тому же сейчас в этом довольно помпезном здании в стиле Ренессанс не было ничего такого, что бы вызвало желание его защищать. С фасадом, почерневшим от дыма, Рейхстаг походил на вулкан, переживший свое последнее и самое впечатляющее извержение. Но пожар Рейхстага означал нечто большее, чем принесение в жертву Республики 1918 года, он был ярким примером той страсти к поджогам, которую Адольф Гитлер хотел разжечь в Германии.

Я подошел к северной стороне и к тому, что осталось от входа для публики, через который я проходил однажды вместе со своей матерью более тридцати лет назад.

Я не стал доставать электрический фонарик. Человеку с фонарем в руке остается только нарисовать у себя на груди несколько цветных кругов, чтобы стать идеальной мишенью. Кроме того, поскольку крыша почти полностью сгорела, то в пробивающемся лунном свете я видел, куда иду. Тем не менее, проходя через северный вестибюль в комнату, которая когда-то была приемной, я с громким щелчком взвел курок маузера, чтобы показать тому, кто меня ждал, что я вооружен.

И в жуткой, отдающей эхом тишине этот звук прозвучал громче, чем топот копыт прусской кавалерии.

- Он тебе не понадобится, - раздался голос с галереи надо мной.

- Все равно я погожу его прятать: здесь могут быть крысы.

Человек презрительно рассмеялся.

- Все крысы давно уже убрались отсюда. - В лицо мне ударил луч фонарика. - Поднимайся сюда, Гюнтер.

- Кажется, мне знаком ваш голос, - сказал я, начиная вышагивать по лестнице.

- Мне тоже так кажется. Иногда я узнаю свой голос, но не узнаю человека, которому он принадлежит. В этом нет ничего странного. Особенно в наши дни. Не правда ли?

Я вытащил фонарик и направил его на человека, который теперь отступал в глубь комнаты.

- Очень интересно. Хотелось бы мне услышать, как бы вы повторили эти слова на Принц-Альбрехт-штрассе.

Он снова засмеялся.

- Все-таки ты меня узнал.