Блаженный Августин

– А мёртвые? – то ли хихикнул, то ли икнул Васька.

– А мёртвые – ещё лучше, – насмешливо отпарировал Пётр Трофимович, – ты чего хотел?

– Да так…, узнать чего тебя туда понесло…

– Однополчанин у меня там…

– С какой войны? С Великой отечественной или с Первой мировой?

– С Куликовской битвы! – влез в разговор дядя Вова, – давай иди уже, не «путайся под ногами».

– Да ладно, ладно, чё уже и спросить нельзя? – обиженно загнусавил Васька «отчаливая» к другой группке односельчан.

– Петро! – шлёпнулась, через час, на сиденье автобуса рядом с Трофимычем припоздавшая древняя, но крепкая бабка, предварительно согнав присоседившегося было Ваську, «постоишь!, ни хрена с тобой не случится!, опять где-то зенки залил!, и не говори мне ничё!, уйди!, уйди от греха подальше(замахиваясь клюкой)– пока я тебе!», – ты говорят в Закарпатье ездил…

– Мало ли чего говорят, – усмехаясь игриво приобнял Пётр Трофимыч давнюю соседку, – говорят, что в Москве кур доят, я проездом там был и ничего такого не видал! Надо у Андрюшки спросить – есть такое, али нет, – подмигнул, сидящему напротив, хихикающему мальчишке.

– Да ну тебя! – также игриво, как молодуха, отбрыкнулась от него локтями старая женщина, – как был кобелина…, ты мне лучше вот что скажи, я по телевизору слыхала что…, а ты как думаешь?

И не дожидаясь ответа, не дав рта раскрыть, затараторила:

– А я вот думаю так…

Уже приехав в засыпающее село и почти подойдя к своему дому, Андрей подёргав сжимающую его ладонь дядину руку, спросил:

– Дядя Вова, а кто такие западенцы, которые в Закарпатье живут?

– Ну это…, – устало замычал в ответ дядя Вова, – ну это вроде как тоже хохлы, но… А тебе зачем это, Андрюша?

– Просто когда мы первый раз сюда приехали, и эта бабка, Семёниха, к нам проходила, она маме сказала, что ей какая-то западенка войну объявила, но она, Семёниха, тоже умеет шашкой махать. А чего это, о чём она тогда? – снова потряс за руку остановившегося в глубокой задумчивости дядю.

– Ага…, вот оно значит как…, это значит через эту, Трофимыч, ту, «вычислил», и за её «шкурой» поехал…

– Дядя Вова! – испуганно вскричал Андрюша почуяв как окружающая их ночная мгла загустилась непонятно откуда потянувшим холодом.

– А! Да! – «очнулся» от запредельных дум дядя Вова, – чего то я того…, не вовремя. Забудь об этом, Андрюша, – потянул племянника к светящимся невдалеке окошкам родного дома, – забудь и никогда не вспоминай, не надо это тебе…, рано ещё пока.

Пётр Трофимович погиб в новогоднюю ночь, когда всё село дико и пьяно шумело. Его одинокая хатка полыхнула под утро и несомненно должна была сгореть дотла, потому что пожарники ближе к утру тоже «расслабились», но неожиданно начавшийся шквальный проливной дождь очень поспособствовал «бравой команде» и сбежавшимся хмельным односельчанам в деле ликвидации «красного петуха». Когда первого января, после обеда, приехали из райцентра дознаватели, то и выяснилось, что голова Трофимыча была начисто отделена от тела. Топором. Который был обнаружен в сарае алкаша Васьки, и которого, (не топор, а Ваську, конечно же), осудили и закатали на зону на максимально возможный срок. Не помогли ни клятвенные заверения родной сестры непутёвого алкаша, ни свидетельские показания соседей, ни категорическое отрицание своей вины самим подозреваемым. Дело решили: во-первых, факт того, что Васька с похмелья согласился что это его топор, хотя отпечатков пальцев Васькиных следователи не нём так и не нашли; а во-вторых; признание Василия Семёновича Голованёва в том, что он якобы перед новогодними праздниками нашёл кем-то утерянный кошелёк, в котором находились пятьсот рублей, совершенно новенькими червонцами с профилем «вождя мирового пролетариата». Остатки коих, а именно, триста шестьдесят, были и изъяты милицией из-под грязного матраса в Васькиной каморке. Прокурор на суде, «громил» скукожившегося на скамье подсудимых Ваську, что называется «в хвост, и в гриву». И всё по делу. Пил? Пил! Тунеядец? Тунеядец! Ну и всё понятно: ограбил бедного старика и убил его. А чтобы следы замести – поджёг дом.

– А откуда вдруг у бедного старика такая сумма новенькими наличными вдруг оказалась? – попытался было вякнуть «защитник» и тут же смолк под грозным судейским: «а это к делу не относится!»

В-общем, дело было раскрыто и закончено лихо, как по писанному. А через месяц после суда, куда-то исчезла, (уволилась и уехала), и года не отработавшая на новом месте, главбухша – толстенная, противно-чернявая бабища. Она появилась в колхозе осенью, прислали из района, на вакантную должность, заняв которую она отодвинула на пенсию временно исполняющую обязанности старушку, которая уже давно была не в силах «тащить этот воз», и которой снова пришлось в него впрячься, когда вечно недовольная, ни с кем не общавшаяся «тётя», потихоньку «слиняла». Много, много чего говорили и наговаривали про неё сельские кумушки: и что для должности этой она чересчур образованная, и живёт не по окладу, и гости какие-то подозрительные к ней, особенно на новых год. Четверо мужиков приехало и ни одной женщины с ними.