Благословенный

Виктор Коллингвуд Благословенный 2

Глава 1

Весна девяносто первого года медленно, но верно вступала в свои права. Снег уплотнился, покрывшись прочным белоснежным настом, мириадами искр блестевшим под редким весенним солнцем.

Я сильно вырос за последнее время. Моему телу всего лишь 13 лет, росту в нём уже два аршина шесть вершков[1], а над верхней губою стал уже появляться светлый пушок. Я теперь вровень с Александром Яковлевичем и, пожалуй что, перерос Николая Карловича. Впрочем, последний, вернее всего, сказал бы на это своё фирменное: «Вы не выше, сударь, а длиннее», конечно, если бы набрался наглость разговаривать в таком тоне с наследником российского престола.

Есть, однако, и плохие новости: у меня начало ухудшаться зрение. Странно, но ровно то же самое произошло со мной в предыдущей жизни — по достижении подросткового возраста пришлось обращаться к окулисту. Тогда врачи сказали, что это связано с половым созреванием, и теперь, вполне возможно случилось та же история: уже не первый месяц у меня проявилось то, что кавалер Протасов деликатно называет «томлениями плоти» и «смутными сонными грёзами». По этому поводу даже заходил ко мне намедни доктор Роджерсон, первый лейб-медик императрицы, дружески потрепал меня по плечу, (это ничего; он со всеми такой), и расспрашивал на сей предмет весьма подробно. Я краснел, (что вообще очень легко мне даётся), бледнел, (это сложнее), «экал» и «бекал», изображая смущение, но однако же дал понять доброму медикусу, что с мужской физиологией у меня всё, вроде как, нормально. Последняя, кстати, немедленно была досмотрена и под циничные прибаутки этого излишне обрусевшего англичанина найдена вполне удовлетворительной. Почему-то я думаю, что подробнейший доклад об этом, во всех смыслах животрепещущем предмете, немедленно был представлен императрице.

На мой вкус, всё это было неприятно и довольно-таки бесцеремонно. Впрочем, людей тоже можно понять: у дедушки, как известно, был фимоз, долго не позволявший зачать папеньку. Ещё более скандальный случай имел место во Франции: там король Людовик 16-й по той же причине вообще семь лет не мог исполнять супружеские обязанности. Австрийскому императору (тестю скромняги Бурбона) пришлось специально ехать в Париж, дабы уговорить этого бестолкового толстяка радикально, скальпелем, решить свою маленькую проблему.

Константин Павлович тоже сильно вытянулся, хоть и отстаёт от меня примерно на полголовы. Впрочем мы во многом похожи: у нас белокурые волосы, тонкая кожа, которая очень легко при малейшем волнении пламенеет румянцем, сочные алые губы. И только отчаянно курносый нос Константина отчётливо демонстрирует, что он — почти точная копия своего отца, я же, несомненно, пошёл в матушку. Ещё он крайне вспыльчив и очень силён — весьма опасное сочетание! Уже не раз пускал он в ход свои кулаки, поколачивая то лакеев, то пажей, и притом крайне невоздержан на язык. По этому поводу я уже несколько раз говорил с нашим воспитателем Салтыковым, что с младшим цесаревичем что-то не так, но пока добился лишь, что Константин стал считать меня ябедой. Вообще в отношении его ко мне всё чаще стал ощущаться некий дух соперничества, особенно обострившиеся после известной Выборгской истории. Константин Павлович очень сильно обиделся на меня за то, что я не взял его тогда с собою; а славословия в мою честь, последовавшие после «достославной Выборгской баталии», как водится при дворе, совершенно неумеренные и даже гротескные, вызывали в нём понятную зависть и раздражение.

Кстати, достались мне не только ордена и похвалы. С отъездом Павла Петровича и Марии Фёдоровны в Гельсингфорс освободились некоторые ранее занимаемые ими должности. И угадайте — кто у нас теперь генерал-адмирал Российского флота? Как-то вот!

Вихрь дворцовых развлечений, последовавший после Измаила и победы над Швецией, постепенно стих, уткнувшись в Великий пост. Впрочем, главное торжество ещё было впереди: «Светлейший князь» Потёмкин, вновь приехавший в феврале в Петербург, готовил грандиозный праздник в Таврическом дворце, повторно подаренном ему Екатериною. И если о приезде Потёмкина слышал и судачил весь свет, то появление в Петербурге Суворова прошло совершенно незамеченным: даже я, тщательно отслеживавший его судьбу, узнал об этом чисто случайно.

В тот день у нас Константином был урок алгебры. Вместо Николая Карловича, крайне занятого артиллерийскими экспериментами, проводил его некий Шарль Массон, секретарь Николая Ивановича Салтыкова.

Сегодня мосье Массон был как-то по-особому взбудоражен.