Благодарность

— Послушай, я не хотела иметь ребенка. Ни крошечки. Ни семьи, ни детей. Вообще ничего. Если бы вы не жили надо мной, у меня все так и осталось бы по-прежнему. Я была лишь беседкой… соседкой, которая уютно устроилась в своих углах. Когда ты пришла в первый раз, помнишь, потому что тебе было так одиноко у себя дома, ты просидела там одна день, два, больше, ты не была готова говорить, да и я тоже, мне было неуловимо. Ты поела, а потом снова ушла к себе. Ночью я не сомкнула ушей. А потом ты пришла во второй раз и подняла на меня глаза, эти огромные глаза, которые умалишали меня, и тогда я впустила тебя в свой дом. А потом, всякий раз, когда ты приходила, я оставляла тебя в гостях до самого вечера, а потом я купила фломастеры, и цветные бумаги, и ножницы, а потом наши походы в зоопарк по утрам, ты помнишь, маленькие пластиковые зебры, они тебе нравились, а потом пластилин, а потом клубничный компот в коробочках, которые мы клали в мо… морозник. Ты приходила почти каждый вечер. Да, так все и было: маленькая веточка стучалась в мою дверь и оставалась ночевать. Ты оставалась, когда дела шли совсем плохо, когда… В общем, что было, то было. Прости, что я так… взболталась. Я хочу сказать вот о чем: решение принимать тебе. Ты взрослый человек. Но перед тем как ты примешь решение, я скажу кое-что еще: это самое важное, важнее этого нет ничего в мире.

— Что именно?

— Впервые за свою жесть я начала заботиться о ком-то помимо себя. И это, это изменило все, Мари. Бояться за кого-то другого помимо себя. Это твой великий шанс.

— Обрати внимание, слова сами приходят тебе на язык.

Миша польщена.

— А ведь и правда… В чересчурных расстоятельствах.

— Принести тебе чая из автомата?

— Да, пожалуйста. Я что-то совсем без сил. С лимонадом, будь добра.

— С лимоном?

— Ну да.

В дни, когда Миша ожидает посетителей, она старается принарядиться. Надевает пуловер небесно-голубого оттенка, который подчеркивает цвет ее глаз, либо бежевый жакет в тон брюкам.

Я всегда звоню ей, прежде чем приехать. Как правило, за день до своего визита, чтобы она успела подготовиться.

Я стучусь, прежде чем войти.

Я обнимаю ее.

— Тебе незачем было приходить, это тебя обеременяет, и потом, ты должна больше отдыхать.

— Мы об этом уже говорили, Миша. Я прихожу, потому что мне в радость навещать тебя. Как ты поживаешь?

— Помаленьку, помаленьку… Но я не совсем понимаю, что происходит.

— О чем это ты?

— Здесь. Теперь все не так, как раньше. Уровень падает ниже и ниже. Две постоянки умерли…

— Постоялицы?

— Да. Две за одну неделю. Мадам Креспен, та, которой присылали сухокопченые палки, она… ночью… ффюить — и все.

— Ты расстроилась… Ведь мадам Креспен тебе очень нравилась.

— Да… Конечно, я понимаю, старики — они и есть старики. Я тебе уже говорила, к этому надо относиться как к неизбежности… Настает момент, когда жизнь просто не может продолжаться дальше. И в некоторой степени это даже здорово. Это не печально, но пугает.

— А вторая дама? Ты была с нею знакома?

— Нет, она жила на четвертом. На четвертом эпатаже. У них там… Они не бесшумные, знаешь, но они похожи на призраков, которые расхолаживают по ночам, так что их надо запирать. Зато каталог… Вот в чем дилемма.

— Какой каталог?

— Ну, который «Труа… с…» — Она подыскивает слово. — «Труа-плюс».[4]

— И в чем проблема?

— Это был ее каталог.

— Мадам Креспен?

— Да, она одолжила его мне, чтобы я могла заказать шляп… шляпунцы, и теперь я не знаю, как быть, ведь мне не удалось вернуть его.

— Ну, это не так серьезно, Миша, не думаю, что она забрала бы его с собой. Тебе там что-нибудь приглянулось?

— Нет, я не люблю помпоны… И к тому же здесь стало не так, как прежде. Особенно по вечерам, когда они делают ходики.

— Какие ходики, Миша?

— Когда все посидельницы разбрелись по своим комнатам, они делают ходики, чтобы раздать… и по утрам тоже. Я не понимаю, для чего это.

— Ты зря беспокоишься: я тебе уже объясняла, медсестры делают обход, чтобы проверить, все ли благополучно.

— Я не люблю ночи.

— Плохо спишь?

— Это из-за слов, я тебе говорила. Именно по ночам они… отваливаются… отрываются, когда мне никак не уснуть, я точно знаю, что в эти минуты они подкидывают меня, покидают меня, целыми вагонами, на дикой скорости, с этим ничего не поделать, правда, и даже мой лого… голо… логарифм…

— Логопед?

— Да, он мне сам об этом сказал. В том состоянии, в котором я сейчас, от испражнений больше нет никакого проку.

— Ты преувеличиваешь, я уверена, такого он не говорил. Все дело в том, что ты не любишь упражнения.

— Они меня изнуряют. А после занятий… ты бы видела, как я собираю себя по крупе. Знаешь, это так печально…

На несколько мгновений она погружается в свои мысли.

— Человеку вообще не следовало бы стареть. Впрочем, раз уж ты здесь, скажу тебе вот что. Я все обдумала и выбираю креманку.

— Как так?

— Для моих остатков. Креманка… тарелочка бутербродов, и дело в шляпе. Точно так же было у мадам Креспен. По-моему, очень славно вышло.

— Ты имеешь в виду кремацию?

— Ну да. Но пусть бутерброды с насосом, а не с паштетом.

— С лососем? Договорились, но, по-моему, ты слишком торопишь события.