Благодарю за любовь

— Здравствуйте, Виктор Николаевич. Ирина Фаддеевна рассказала мне, что вы попали в какой-то странный житейский переплет и даже будто бы опасаетесь за свою жизнь. Это действительно так?

— Да, все так и есть. Я очень рад снова вас видеть, Елизавета Николаевна. Жаль только, что вот по такому дикому поводу… Меня на самом деле хотят убить.

— Ну-ну, давайте не будем спешить со смертью! Надо еще разобраться, на самом ли деле все обстоит так серьезно и мрачно? Забегая вперед, сразу скажу вам, что убийцы редко оказывают жертве такую любезность — присылают предупреждение об убийстве. Иногда такое случается, врать не стану, но, увы, редко, очень редко! Ирочка, милая, ты не могла бы принести нам с Виктором Николаевичем по чашке чая прямо сюда, это не причинит тебе слишком много хлопот?

— Ну что ты, Лизонька! Я даже уже успела включить чайник. Но, может быть, Виктор, вы сначала поедите?

— Ах, нет-нет, — сморщился Виктор. — Вот чаю я выпью.

— И молока не хотите горячего?

— Никакого не хочу, простите.

— С утра ничего не ест! — пожаловалась Ирина Фаддеевна подруге.

— И правильно делает, — благодушно отозвалась подруга. — Только ненормальные люди едят во время болезни, депрессии или тревоги. Ты когда-нибудь видела за едой больную кошку или собаку? Заболевшие дети тоже воротят нос от тарелки, потому что в них еще не затих голос природы.

— А некоторые люди много едят как раз во время расстройства, Лиза! Им это, кстати, помогает.

— Булимия! — отмахнулась графиня.

— Правда, Ирина Фаддеевна, не надо молока, — сказал Виктор, — давайте послушаемся Елизавету Николаевну.

— Ну, я вижу, вы уже нашли общий язык, так что спокойно оставляю вас вдвоем! — улыбнулась Ирина Фаддеевна и отправилась готовить чай.

Апраксина оглядела комнату, увидела кресло, заваленное журналами, решительно освободила его, собрав и переложив журналы на письменный стол, и передвинула его к кровати Виктора. Свою черную сумку она поставила на пол.

— Я сяду здесь, чтобы нам видеть друг друга, не вертя головами!

Вошла Ирина Фаддеевна с подносом, на котором стояли фарфоровый чайник, две чашки и тарелочка с печеньем.

— Я все-таки прихватила печенье, — сказала она извиняющимся тоном.

— Ну и прекрасно! Сама пекла? В таком случае могла бы и побольше насыпать. Вообще-то я избегаю мучного и сладкого, но в гостях полезно есть все — таков мой девиз!

— В гостях вкуснее? — вымученно улыбнулся Виктор.

— Не только. Если ты в гостях у друга, то ему твое обжорство только доставит удовольствие, а если ты попал в гости к врагу — ешь побольше, чтобы позлить его!

— Тогда я принесу еще печенья! — сказала Ирина Фаддеевна.

— Принеси. Только не возвращайся слишком поспешно, дай нам хотя бы начать разговор.

— Слушаюсь и повинуюсь, дорогая!

Елизавета Николаевна сама разлила чай, и когда они начали пить, попросила:

— Виктор Николаевич, за чаем не стоит начинать беседу о главном, так вы расскажите для начала немного о своем отце.

— Об отце? — удивился Виктор. — А отец тут при чем?

— Надо же с чего-то начать, а что может быть логичнее, чем начать с родословной героя, как в старых добрых романах. Расскажите, например, как вы потеряли отца?

— А разве я вам говорил, что рос без отца?

— Нет, не говорили. Но об этом нетрудно было догадаться. Он погиб в войну?

— Ну нет, я не такой старый! Он попал под последнюю волну репрессий — «дело врачей», если вы слышали.

— Слышала, еще бы не слышать, — кивнула Апраксина. — Начало пятидесятых, если не ошибаюсь?

— Пятьдесят третий год. Он погиб в лагерях, и матери о нем ничего не известно. Она сразу же после его ареста собрала вещички и уехала под Иркутск к родителям, и это ее спасло от судьбы ЧСВН. Знаете, что это такое?

— Знаю. Член семьи врага народа.

— Вот-вот. Под Иркутском, в городке Усть-Ордынске, я и родился в пятьдесят четвертом, так что отца я никогда не видел, а он не видел меня. Мать записала меня на свою фамилию, а отчество мне дала дедово. Отца звали Исаак, а я стал Николаевичем.

— А где работал ваш отец до ареста?

— Преподавал в Военно-медицинской академии.

— Его впоследствии реабилитировали?

— Конечно! Иначе мы с матерью не смогли бы вернуться в Ленинград.

— И вы так и не взяли себе ни фамилию, ни имя отца…

— Нет. Зачем мне это было делать? Все-таки из-за него была сломана жизнь матери, да и моя тоже. Мать потом восстановила знакомство с некоторыми бывшими коллегами отца, и я видел, как росли их дети. Совсем не так, как я там, в захудалом и пыльном Усть-Ордынске, среди узкоглазых бурятских ребятишек… Так что мне не за что было благодарить моего отца.

Апраксина на это ничего не ответила, отодвинула блюдце с чашкой и перешла к делу:

— Так что же такое приключилось с вами, Виктор Николаевич? Что это там за похоронные венки вам подбрасывает неизвестный недоброжелатель?

— Это один и тот же венок, и я никак не могу от него избавиться. Его приносят к дверям моей квартиры, я его выношу, но каждое утро он оказывается на том же самом месте. И я с ужасом жду, что же последует дальше.

— Вы считаете, что похоронный венок — это угроза?

— А что это еще может быть?