Благодарение. Предел

Серафима одарила ее отрезом на платье, и Ляля порассказала о своем житье-бытье. Работает, как и прежде, на заводе, заработок хороший, надбавка за вредность.

Антон доучивается в институте, прирабатывает — караулит дачи и лодки. Помогает археологу раскапывать какие-то курганы. Рыбачит, с товарищами судачит. Кто бывает? Разные навещают. С нею мало говорит — и так все понятно. Велит ночью спать. «А я часок посижу». Утром встану, а он опять за писаниной. Или рыбачит.

— Писанину читал тебе?

— Зачем? У меня свои дела, у него свое: ни шатко, ни валко, ни на сторону.

— Не все же время молчанка у вас? Ну как он? Что думает?

— Да кто ж знает? То молчит, как язык проглотил. Думаешь — тут ли? А то разболтается, как на исповеди или спьяну. Даже боязно слушать. По-моему, он наговаривает на себя.

— А мужик он… как? Жалеет? — Серафима глядела в синие круги под глазами Ляли. — Ну?

— Да что это у тебя память отшибло?

— Резвая щучка. Сдала я тебе Истягина на хранение, а ты насовсем взяла. Тихая ты, паршивка! — Серафима наотмашку ударила ее по лицу.

— Не стыдно? Я же беременная.

— Прости, Лялька. Сорвалось. Уж очень у тебя самодовольное лицо. Гляди, надоешь Истягину!

— Не нужен он тебе, так зачем все о нем?

— Ох, не дай бог бросить дурака. Совесть заела.

Серафима сняла со своего пальца кольцо с камнем, надела на палец Ляли.

— Не знаю, почему он не возьмет записки свои? Целый ящик. Или ты возьмешь?

— Нет! Нет! Он не знает, что видимся с тобой.

— Намекни, пусть сам зайдет за ящиком.

По лицу Ляли пошли пятна, повлажнели глаза.

— Да что за обреченный вид у тебя? — гневно воскликнула Серафима. — Ну, говори!

— Ох, Серафима Максимовна, тиранишь нас и себя. Ну зачем он тебе? Ведь он дурачок, сама же ты говорила.

— Приглядывай за своим дурачком. Не форси своим тупым шагом. И почему ходишь некрасиво: носки вовнутрь, пятки врозь. Зад отстает… Гляди, как надо ходить.

Серафима прошла, как майским ветром обдала.

— Не буду расписываться с Истягиным, — сказала Ляля. — Все равно ты сманишь его.

Серафима получила записку от Степана Светаева — мол, надо замять одно дельце со стрельбой: «Хочешь спасти лопоухого Антошку, приходи на беседу. Я хоть и ранен, но из строя не выбыл». И Филонова навестила бывшего жениха своего, выпила с ним не один стакан крепкого чаю. О подраненной ноге сказал — случайно, чистил пистолет. Он пугающе предсказывал: Антошка живьем сгорит или в воде захлебнется.

С этой поры повелось: Истягин засыпа́лся, она спасала его. И чем глубже проваливался, тем с большим нравственным удовлетворением вытаскивала, но так, что он даже не догадывался об этом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Врачи, как известно, всегда, во всех случаях несчастий делают все для спасения человека или хотя бы облегчения его страданий. И на этот раз врачи делали все, чтобы Ляля Цветкова (она так и не оформила свой брак с Антоном) доносила двойню хотя бы до семи месяцев. Это были третьи роды Ляли за десятилетнюю семейную жизнь с Истягиным. У них уже росли дочь Маша девяти лет и четырехлетний сын Миша. Донашивала их Ляля положенный срок легко. На этот раз что-то разладилось в ней. И она исполняла предписания — лежала в больнице три недели не шевелясь. И добилась своего: двойню родила. Одна девочка была на два килограмма, другая совсем слабенькая, вряд ли жилица. Врачебное внимание к полновесной, а она взяла да и занемогла, зато недомерка заегозилась. Но была столь мала, что о весе ее стеснялись спрашивать. Находилась она в особой палате.

— Не одна Ляля поторопилась родить, — сказал Истягину врач. — Женщины пошли помрачительные, если вдуматься, слабо держат плод. Чихнет — выкидыш.

После родов Ляля никак не могла войти в силу, слабела день ото дня. И ее перевели в онкологическое отделение.

Истягин остался в доме с Машей и Мишей. Подрастерялся, раскорячился между ассистентской работой в институте и домом.

Но вот рано поутру к каменным ступенькам садовой калитки выплыла из тумана плоскодонка — вроде орочской тамтыги с форсисто приподнятым носом и кормой. Лишь серединою днища касалась воды, покачиваясь на волне легко, с изяществом чайки. Истягин поймал кинутый ему конец с узлом, пришвартовал лодку. На мшистый береговой гранит спрыгнула крепкая девка — плащ вразлет. Истягин благодарно обнял крупную молоденькую племянницу. Она качнулась, румянея круглым светлым лицом. Глубоко посаженные ясные глаза глядели доверчиво и приветливо.

— Спасибо, Валя, — сказал Истягин.

Выручила сводная сестра из Голубой Горы Дуня Москалева — прислала свою дочь доглядеть за истягинскими детьми, пока Ляля томится в больнице. Давно когда-то мать Истягина, овдовев, пошла замуж за вдовца, свели детей вместе. Отчим утонул, запутавшись в сетях. Мать вывела в люди двух падчериц, с хорошим приданым выдала замуж.

Валя с ходу взяла в свои руки хозяйство, легко и радостно управлялась по дому, навещала Лялю, носила вкусную еду.

Нынче, как и вчера, Истягин после семинарских занятий в институте собрался в больничный городок навестить жену и сына Мишу, лежавшего в заразном корпусе после скарлатины.