Благие намерения: Спавшая пелена

— Официально уведомляю, что с этого момента вы считаетесь находящимися в зоне боевой операции. Ограничение на общение снимается. Теперь по плану. «Старый», ты ведешь первый десяток. Я иду позади второго. Полевое командование вторым — на «Девятом». Действуем строго по плану.

На секунду замолчав, повернулся ко мне:

— Новичок, твой позывной — «Девятнадцатый». Привыкай. Конечно, если не сдохнешь сегодня. И попроси своего соседа объяснить, как пользоваться коммуникатором.

На этом он замолчал, казалось, полностью потеряв ко мне интерес. Я же покосился на сидящего рядом «брата по несчастью». Тот, в свою очередь, посмотрел на меня. Через секунду я услышал уже его голос:

— Когда откроешь интерфейс, внутри будут всего два окна. Первое — план операции, на случай, если вдруг что-то забудешь. Второе — список членов отряда. При необходимости можешь связаться с любым напрямую или выйти на общий канал, чтобы сообщить что-то срочное всем сразу. Других опций не предусмотрено. Как только выйдем из боевого режима, коммуникатор снова отключится. По крайней мере, самостоятельно ты его запустить не сможешь.

Я кивнул, невольно размышляя: всегда ли функционал импланта был настолько многопрофильным или его перепрошили, пока я был без сознания? Вопрос, конечно, был сейчас неважен, но мозг цеплялся за любую возможность отвлечься от мыслей о предстоящей схватке, которая, с его точки зрения, обязательно должна была обернуться кровавой бойней.

Согласно плану операции, эвакуировать нас должны были наземной техникой. Это казалось логичным. Вертолёты использовали искусственное топливо — дорогое и дефицитное. А вот машины и БМП, которые должны были забрать нас, могли ехать на самом обычном этаноле. Острого дефицита которого, насколько я теперь понимал, в полисе не наблюдалось.

Открыв интерфейс коммуникатора, я переключился на раздел связи. Соблазн нажать на иконку с именем Штайнера и поговорить был велик. Но я понимал, что переговоры между нами наверняка прослушиваются. Фиксировать записи бесед всего двадцати человек — не так дорого. Так что обсудить с ним что-то, выходящее за рамки «мероприятия» точно не получится. Технически это, безусловно, возможно. Не думаю, что кто-то станет вмешиваться в нашу беседу прямо сейчас. Но, по возвращению на базу, последствия обязательно наступят.

Тем не менее, изучение списка бойцов дало мне важную информацию. До этого момента я сам не знал, к какому десятку меня прикрепили и за кем следовать в бою. Собственно о самом факте разделения на десятки я узнал буквально только что. Теперь же, благодаря списку, стало понятно, что я нахожусь в первой группе, которой командовал «Старый». Туда же входили Томас и Николас.

Этот факт немного обрадовал — возможно, удастся перекинуться с ними парой слов во время перемещения по городу. Лицом к лицу, а не через коммуникатор. Конечно, обычный разговор тоже могли прослушать. Но как знать, вдруг это сочли лишними затратами?

Тем более, с точки зрения правления «Гелиоса», мы не должны были представлять угрозы. Если в наших позвоночниках чипы контроля, а мозг заполнен запретами, зачем кому-то тратить ресурсы на запись всех сказанных время операции слов? Даже если мы будем мечтать о том, как взрываем Полис № 1 и безжалостно истребляем всё его население — сделать ведь всё равно ничего не сможем.

С другой стороны, фиксация переговоров через коммуникаторы могла показаться руководству «Гелиоса» разумным решением. Особенно, если учесть, что корпорация стремилась контролировать всех — не только нас, но и весь командный состав. Эта мысль заставила меня вновь схлопнуть интерфейс, который я развернул, раздумывая над тем, не набрать ли всё же Штайнера.

Вертолёт летел над горами, склоны которых мелькали внизу. А я смотрел в иллюминатор, сжимая руками ствол, стоящей между колен винтовки. Мандраж никуда не исчез. Лишь принял иную форму. Да, теперь у меня не тряслись руки. Зато голова буквально кипела. В первую очередь — от страха, что я могу погибнуть, так и не приблизившись к своей цели. Причём, абсолютно нелепо. Сражаясь на стороне людей, которые являются моими настоящими врагами.

На заднем фоне крутились другие, более глобальные мысли. О ситуации в целом. О тех, на кого мы собираемся охотиться. О жителях города, которые могут попасть под перекрёстный огонь. Но сейчас, когда вертолёт уже был в воздухе и стремительно приближался к цели, я больше всего опасался за свою жизнь. Думаю, это характерно для всех. Как мне казалось, даже максимально мотивированный солдат в первую очередь думает о сохранении себя, а уже потом — об уничтожении противника или спасении сослуживцев. Что уж говорить о нас — закованных в невидимые цепи, вооружённых и вынужденных подчиняться приказам врагов.