Битые козыри

Допрашивая Боулза и Торна, Лайт знал все, что творилось в их обезображенных мозгах. Он помнил, какую грозную опасность олицетворяют эти люди. Стремясь обезвредить их, он руководствовался только разумом, не испытывая ни ненависти, ни презрения. Каждое его суждение было подсказано логикой, ясным предвидением последующих действий.

И все же… Даже эти, казалось, совсем уже бесстрастные мысли были неотделимы от чувств беспощадности к своим собеседникам и тревоги за судьбу их возможных жертв. Если бы дополнительная информация подсказала ему, что единственно рациональное решение – физически уничтожить всех заговорщиков, он сделал бы это с тем же удовлетворением.

Великолепно оборудованный узел связи диспетчерской позволял Лайту видеть, что делается в любом закоулке Кокервиля, так же как и все, что происходит на Земле. Его внимание остановили ребятишки, увезенные в космос ради их мнимого спасения. Задерживать их здесь было бы неразумно. К этому выводу можно было бы, конечно, прийти путем несложных логических заключений. Но к Лайту он сам пришел в виде мысли, окрашенной сопереживанием, жалостью, – мысли, не требующей доказательств. И последовал соответствующий приказ Макрожеру.

Но особенно поразили Лайта те чувства, которые сопутствовали его разговору с Рэти. Он не лгал, выражая заботу об их будущем ребенке, уверяя ее в своей любви. Мысли о ней были неотторжимы от этих чувств, но чувства не ослепляли его, как бывало, не мешали ему понимать весь трагизм случившегося. Он не забыл, что никогда не сможет стать человеком-семьянином, что личное бессмертие роковым образом отделило его от близких людей, беспомощных перед старостью и смертью.

После разговора с Рэти к его новому восприятию жизни присоединилось сознание невосполнимой утраты, навсегда потерянной возможности жить, как все, стариться, умереть… И сознание это было очень схоже с забытой болью.

Было бы куда легче, если бы все происходило по схеме, предначертанной Минервой, если бы остались только ясный, безошибочный интеллект и полное спокойствие в душе. Это – единственное, что утешало его в долгие, горькие часы колебаний перед тем, как он принял окончательное решение. Пусть, считал он, отомрут его человеческие страсти со всеми их радостями и печалями, все равно он не сможет даже скорбеть о них, как не способен любой покойник сетовать и сокрушаться. Но если бы ему сказали, что он не только все будет знать, все помнить, но и… страдать! Страдать, не будучи в силах что-либо изменить, страдать бесконечно долго, вечность… Вряд ли он решился бы на такое… Но кто мог знать? Правда, Минерва предупреждала, что еще не может дать точного прогноза, но ждать времени не было.

В том, что произошло, они разобрались позднее, когда Лайт смог скрупулезно проанализировать свои голограммы, а Минерва на молекулярном уровне проследила перестройку нейронов после их витагенового воплощения.

Теперь же, когда окружающий мир стал по-новому красочным и многозначным, Лайта отвлекли от горестных мыслей-чувств интереснейшие проблемы и обострившаяся потребность в знаниях, исследованиях, открытиях. Он окончательно убедился в том, что подозревал еще в свою бытность человеком: можно пресытиться пищей, вещами, даже любовью. Только жажда познания и творчества не может быть утоленной. А сопровождает ее высшее поощряющее чувство – интеллектуальное удовлетворение.

В диспетчерской ничто не мешало Лайту наблюдать Землю в любой час суток. Ночь усыпляла одни страны, и тут же рассвет пробуждал другие. Так же неотвратимо на всех континентах и морях смерть гасила дыхание, а рядом жизнь рассевала семена возрождения.

Как огромны запасы духовных и материальных ценностей, накопленных человечеством! Сколько великолепных идей, проектов и реальных средств для освоения планет! Давно можно было бы создать на них атмосферу, моря, все привычные условия для нормальной жизни. Давно ждут регулярных пассажирских рейсов трассы, проложенные к далеким мирам. Так нет же! Не хватает денег… А львиную долю богатств пожирают армии, вооружение – все новые и новые средства истребления.

Как и встарь, открытия гениальных ученых становятся достоянием ловких стяжателей, воинствующих глупцов, оболваненных невежд. Ради роста прибылен создаются призрачные потребности в новых вещах, новых скоростях, а в душах людских – все тот же пещерный страх и древние, как мир, клубки неподвластных разуму злобных эмоций.

Бобби твердит о благах социального переустройства. Спору нет – окончательно формирует личность среда, воспитание, общественное бытие. Но при каком строе дурак способен стать мудрецом, трус – героем, жестокосердый – человеколюбцем? Сколько времени надобно, чтобы средний потенциал Инта поднялся у всех людей хотя бы на две ступени, а структуры этических инстинктов окончательно подавили эгоцентризм? Века…