Битва за Рим

Иначе сложилось у великого понтифика Гнея Домиция Агенобарба в Альбе-Фуценции: он оказался весьма мягкосердечен. Этот город был, подобно Эсернии, оставлен жителями, виновными в подлоге, поэтому минуло шесть дней, прежде чем перед судом предстала первая жертва. На этого человека никто не доносил, однако он был достаточно состоятельным, чтобы уплатить штраф, и стоял с гордо поднятой головой, когда великий понтифик Агенобарб отдавал распоряжение о конфискации всего его имущества в Альбе-Фуценции. Стражник, которому был вручен кнут, слишком рьяно взялся за дело, и бледный как полотно председатель распорядился прекратить избиение, когда все на расстоянии десяти шагов от распластанной жертвы было забрызгано кровью. Следующему виновному повезло больше: его бичевал уже другой стражник, и так осторожничал, что даже не рассек ему кожу. Великий понтифик, помимо прочего, обнаружил неприязнь к осведомителям, каковой не подозревал в себе прежде. К счастью, таковых оказалось не много, но все – возможно, именно из-за малой численности – были ему отвратительны. Не платить награды он не мог, зато подвергал осведомителей столь пространному и въедливому допросу относительно их собственного гражданского статуса, что те вскоре сочли за благо не высовываться. Как-то раз обвиненный в подлоге оказался отцом троих детей-уродцев, страдавших к тому же умственной отсталостью. Агенобарб сам тайком уплатил за него штраф и категорически запретил изгонять беднягу из города, где его детям жилось все же лучше, чем в сельской местности.

Итак, при одном упоминании Катула Цезаря самниты гневно плевались, зато великий понтифик Агенобарб заслужил в Альбе-Фуценции уважение, так как к марсам относились доброжелательнее, чем к самнитам. В остальных судах все складывалось по-разному: одни председатели были беспощадны, другие – снисходительны, третьи – под стать Агенобарбу. Однако ненависть к римлянам зрела повсеместно, и жертв преследований оказалось предостаточно, чтобы сцементировать желание италиков сбросить римское иго, невзирая на смертельную опасность. Ни одна из комиссий не решилась послать своих вооруженных охранников туда, где скрылись бежавшие из городов.

Единственным судьей, у которого возникли проблемы с законом, оказался Квинт Сервилий Цепион, направленный в Брундизий, под начало Гнея Сципиона Назики. Этот изнывающий от зноя, пыльный портовый городок так мало пришелся по душе Гнею Сципиону, что, не пробыв там и нескольких дней, он под предлогом недомогания (как потом оказалось, вызванного геморроем, что изрядно развеселило местный люд) заспешил обратно в Рим на лечение. Свою комиссию он оставил на Цепиона, исполнявшего без него обязанности председателя, и Метелла Пия Свиненка. Здесь, как и повсюду, виновные разбежались еще до того, как суд приступил к работе, а осведомителей нашлось не много. Людей из списков нигде не могли разыскать, и дни проходили без малейшего смысла. Наконец перед скучающими римлянами предстал-таки осведомитель, огорошивший их доносом на одного из самых уважаемых в Брундизии римских граждан. Его имя не значилось в списке новоиспеченных обманщиков, поскольку, как утверждал доносчик, он подделал гражданство еще двадцать лет тому назад.

Дотошный, как пес, вырывающий из земли тухлятину, Цепион вцепился в это дело, решив использовать его в назидательных целях. Он не погнушался применить пытки на допросе. И отказался прислушаться к испугавшемуся и протестовавшему Метеллу Пию, ибо не сомневался, что выданный ему на растерзание столп местного общества виновен. Однако затем были добыты доказательства, устранившие даже тень сомнения в том, что бедняга – именно тот, за кого себя выдает, то есть достойный уважения римский гражданин. Оскорбленный решил не давать обидчику Цепиону спуску и подал на него в суд. Цепион бросился в Рим, где лишь вдохновенная речь Красса Оратора спасла его от неприятностей. Путь обратно в Брундизий был ему отныне заказан. Гнею Сципиону Назике, изрыгавшему проклятия и призывавшему громы и молнии на голову всех до единого Сервилиев Цепионов, пришлось возвращаться туда вместо него. Для Красса же, вынужденного защищать человека, к которому он не испытывал ни малейшей симпатии, выигрыш дела не послужил утешением.

– Иногда, Квинт Муций, – сказал он своему кузену и коллеге-консулу Сцеволе, – мне хочется, чтобы в этот проклятый год консулами были кто угодно, только не мы с тобой!

Публий Рутилий Руф засел за ответное письмо в Ближнюю Испанию Луцию Корнелию Сулле. Соскучившийся по новостям старший легат умолял Рутилия Руфа не скупиться на подробности, что вполне отвечало наклонностям последнего. Он писал: