Битва за небо

– Пулемет на городских улицах? – только и успел спросить я у напарника, когда он выскочил ко мне, на середину улицы, чтобы подобрать свои вещи. – Но это же запрещено! Военная полиция…

– …сначала стреляет, а уж потом разбирается, – перебил меня Дмитрий, задирая голову и наблюдая, как по высокой траектории в нас летит какой-то предмет. Впрочем, что, кроме бомбы, могут вот так запросто бросить в двух иностранных комиссаров?

Очевидно, ее должны были уронить на наши головы как раз тогда, когда мы занимались бы пулеметчиком, – если так, то оставалось только порадоваться своей удачливости: справиться по отдельности с каждой опасностью мы могли, а вот с массированным огнем справились бы навряд ли.

– Обстоятельные люди, – вздохнул напарник, после того как расстрелянная им в полете бомба взорвалась на уровне мансарды. Я кое-как смягчил действие взрывной волны своими Воздушными Ловушками, но общее ощущение все равно походило на попадание под удар гигантской мухобойки. – Готовься, Бог троицу любит!

И ведь как в воду глядел! Я лишь потом сообразил, что атаку на нас устроили рационалисты. Они все вычислили, поняли, что после взрыва нас можно будет брать почти что беспомощными, и, подстраховки ради, организовали третью попытку нападения. С фантазией у местных рационалистов было совсем худо, и с гуманностью ничуть не лучше. Любому человеку, владеющему Мастерством, было бы ясно, что пускать против «психов» отравляющий газ нелепо. Мы собрали силы и организовали вокруг себя область повышенного давления, а над канализационным люком – область пониженного.

– Опыта им недостает, – заметил Дмитрий. Мы удерживали Воздушные Ловушки и дожидались, пока газ не рассеется. – Задумка была великолепная, надо будет потом рассказать о ней Платону Эдуардовичу. Их подвело отсутствие «психа»-координатора.

Я проиграл в уме несколько вариантов и понял, что Ледянников прав. Сначала должен был идти газ – легкое испытание, но утомительное, лишающее нас мобильности. Чтобы помешать нам сопротивляться газу, рационалисты поставили пулеметчика – его очередь, не обязательно прицельная, но частая, могла разрушить наши Воздушные Ловушки. Справились бы мы с бомбой, разорвись она, когда мы отражали бы сразу две атаки – пулеметную и газовую? Сомневаюсь.

Ощущение смерти, прошедшей совсем рядом, усугублялось идущим от Мастерства чувством, будто какая-то сила хранит меня от любой опасности, будто до определенного, но неизвестного мне момента мне предстоит неоднократно побывать на волоске от смерти, но все равно спастись. Куда-то пропал былой страх и неуверенность – когда мы с напарником таки нашли кэбмена, к новым ощущениям прибавилась эйфория, тоже неизвестной мне природы. Поэтому я и расхохотался в голос, а Дмитрий внимательно изучил мои Намерения и тоже засмеялся.

Если бы я тогда мог видеть будущее… Половина бед от этого сослагательного наклонения, ей-богу, не меньше.

Сообщение о перестрелке возле приюта для душевнобольных Катани получил от одного из участковых полисменов. Услышал человек пулеметную трещотку, вспомнил фронтовую полосу, идущих в атаку шотландцев, заново увидел мысленным взглядом, как перегревается «Максим»… Как тут не пожаловаться на жизнь земляку-итальянцу?

В принципе, спустя десять или пятнадцать минут Катани узнал бы все самостоятельно: его бронированный паромобиль с пулеметом в башенке как раз приближался к приюту – капитан вез русским комиссарам весть о возвращении «Зенона» на аэродром Сан-Франциско. Никто не просил его служить курьером, доставляющим хорошие новости, – только его личное понимание сложившейся ситуации. В городе орудовали республиканские заговорщики, почти что открыто орудовали, не опасаясь преследования со стороны вялой гражданской полиции, погрязшей в коррупции по самую фуражку.

Военная полиция сосредоточенно разрабатывала версию, согласно которой революционеры поголовно являлись британскими агентами, диверсантами и саботажниками. У нее тоже чесались кулаки, но катастрофически не хватало агентов – лучшие работали на фронте, а с худшими можно было только и делать, что выставлять себя напоказ стайкой придурков в мундирах.

Должно быть, революционеры сцепились с каким-то из преступных кланов, решил Катани, собственноручно сжимая баранку паромобиля. Кого в этой ситуации следовало жалеть и защищать, итальянец не знал. Да и не думал, что застанет кого-то на месте перестрелки – в лучшем случае полюбуется на трупы и отметит в записной книжке, чьи досье можно списывать в архив.