Битва за Дарданеллы

Мармон был вне себя от известия о потере Курцало и Брацо. Генерал недавно получил известия из Парижа, что в самом скором времени следует ожидать обострения русско-турецких отношений, а значит, вполне возможного ухода Сенявина к берегам Греции и Дарданеллам. Однако диверсия, произведенная адмиралом, говорила о том, что ни о каком уходе русские и не помышляют. Всю злость за утерю Курцало Мармон выместил на контуженном Орфанго. Сорвав с него эполеты, Мармон объявил бывшего полковника военным преступником и отправил на четыре года в тюрьму.

В Париж он отписал, что на курцальскую скалу был жестокий приступ десанта, и русские смогли захватить остров лишь ценой огромных потерь.

Верный своему человеколюбию, сразу же после взятия обоих островов Сенявин распорядился отправить всех раненых и убитых французов в расположение их войск. Для этой миссии был определен корвет «Днепр» лейтенанта Бальзама. Прибыв на рейд рагузского порта Спалатро, Бальзам сгрузил погибших и передал раненых. Считая свою миссию выполненной, он попросил французов позволить налиться водой. Ему не отказали, но и не пообещали. Самого же лейтенанта вызвал к себе Мармон.

– Ваш флот совершает нападение на мои гарнизоны, а потому вы будете моим пленником! – без обиняков заявил генерал Бальзаму. – Впрочем, я готов буду вас отпустить, если Сенявин вернет мне обратно захваченные на Брацо пушки! Пишите об этом письмо своему адмиралу.

– Кто же возвращает во время войны захваченные в бою трофеи? – поразился логике Мармона Бальзам, – Я такого письма писать не буду!

– Тогда шлите письмо старшему после вас офицеру, чтобы он немедленно ввел ваш бриг в гавань! – Это еще зачем? – Будете разоружаться!

– Хорошо! – примирительно ответил Бальзам и тут же написал письмо своему старшему офицеру мичману Кованько о том, что задержан французами, приказав как можно скорее уходить в море.

Тем временем «Днепр» уже окружили со всех сторон лодки с вооруженными солдатами. Взошедший на палубу капитан порта Спалатро требовал от мичмана немедленно войти в гавань и начать разоружение. Кованько это сделать отказывался наотрез, ссылаясь то на противный ветер, то на безветрие. На бриге зарядили пушки и приготовились к бою.

– Если не отпустят нашего командира, будем сами атаковать французские суда! – объявил Кованько матросам. – Эту пальбу услышат с наших судов и непременно придут к нам на помощь! Готовы ли вы?

– И не сумлевайтесь, господин мичман! – отвечали матросы дружно. – Так влепим ядрышками, что мало мармонам не покажется!

Одновременно Кованько отправил французскому командующему ультиматум: «Если вы, господин генерал, неуважением к переговорному флагу нарушаете народные права и если начальник мой не будет освобожден, то я задержу суда ваши и могу сжечь стоящие в порту. Только полчаса буду ожидать вашего ответа».

Получив письмо с «Днепра», Мармон не на шутку разъярился, поняв, что Бальзам написал в своем послании. В ответ Бальзам лишь развел руками:

– Господин генерал! При всем моем к вам уважении вы не можете давать приказаний русскому офицеру, ибо я подчинен не вам, а своему государю!

Поняв, что переборщил, Мармон пригласил Бальзама к себе на обед. Сидя за столом, он расспрашивал лейтенанта о числе и силе сенявинского флота, удивляясь, что Сенявин держится в море в столь ненастное время осенних бурь. Насчет бурь Бальзам говорил много, что же касается состава своего флота, больше помалкивал. Расстались внешне почти дружески. Мармон отпустил Бальзама, пригласив завтра к завтраку.

– Постараюсь! – ответил лейтенант неопределенно. Едва Бальзам добрался до «Днепра», как сразу же распорядился сниматься с якоря.

– Завтра я приглашен в гости! – сообщил он мичману Кованько. – Однако боюсь, что этот завтрак грозит мне новым пленением, а потому не станем еще раз испытывать судьбу!

Едва стемнело, корвет поднял паруса и поспешил в открытое море. Спустя несколько часов он уже встретился с линейными силами у Курцало. Сенявин, выслушав доклад Бальзама, только хмыкнул:

– Ну и шутник этот Мармон. Таких еще поискать надо!