Битва пророков

Как политик он завидовал византийскому Басилевсу, у которого был такой отличный инструмент порабощения народов, как крещение. Гениально! Народы сами с готовностью якобы становились ему как бы своими, такими же, как сам он. О, это очень коварная идеология! Коварная и опасная для Хазарии! Ведь он, Каган, не мог, не имел права, не смел обращать в свою веру другие народы. Эта вера не для них, а только для его народа, для народа Книги, народа Завета. Завета Бога именно с этим народом и больше ни с кем! Как было бы просто запустить тысячи проповедников Великой Книги во все племена, и их князья и цари сами бы пришли на поклон к нему, как ходят к византийскому Императору! Но он не может этого сделать. Он ограничен в методах! В глубине души Каган понимал, что нельзя создать иудейское государство, населенное неиудеями. Что Хазария обречена, что он чувствует себя чужим среди ее народов. И народы это чувствуют. Поэтому ему приходится строить из себя символ высшей справедливости и веротерпимости. Для того чтобы иудеи не вызвали на себя гнев инородцев, приходилось, скрепя сердце, признавать, что все религии хороши и уважаемы, включая самое дремучее язычество. Хотя для иудея это было невыносимо, потому что вся история Израиля была борьбой с язычеством. Но это еще можно было терпеть ради высшей цели. Но как вытерпеть неудержимое распространение христианства? Как долго можно играть в веротерпимость и наблюдать, как Византия изнутри пожирает Хазарию! Это был тупик…

Кагана давно уже мучила мысль, что ему придется отказаться от веротерпимости. Что нужно объявить кое-кого вне закона на территории Хазарии. Но он боялся этого. Он не решался объявить конец равноправию. Ведь в таком случае иудеи перестанут быть хазарами, как и все остальные, невзирая на вероисповедание, и станут только иудеями среди только мусульман, только язычников и только христиан. И как же они будут немногочисленны, как невыносимо заметны и чужды всем одновременно! Этого и боялся Великий Каган.

Но великие мудрецы во всем мире, которые думали и заботились о Хазарии, убеждали его в том, что единственный способ остановить христианскую экспансию – это сохранение огромного, разнообразного варварского язычества, в котором можно существовать, не обращая на себя внимания. Мало ли кто как молится? Для язычника это совершенно не важно, потому что он и сам не знает счета своим богам. Одним богом больше, одним меньше – какая разница? Пока многочисленные народы молятся кто пням, а кто каменьям и сидят в своих лесах и болотах, они не являются угрозой. Даже если они вообще никому не молятся – это тоже хорошо, это личное дело каждого. Но если они объединятся, ощутят себя чем-то единым, приобретут принципиальную религиозную концепцию, то это будет страшная организованная масса. А объединить их может только христианство. Другой силы нет! И они сразу же спросят у Кагана – если ты не христианин, то почему ты наш владыка?

Для того чтобы этого не произошло нужно как можно скорее уничтожить источник распространения христианства – Византию. Но у Хазарии своих сил для этого слишком мало. Последняя надежда – Русь. Только она благодаря своим размерам и многочисленностью способна повернуть историю в другое русло. Русь нужно приручить или поработить срочно, пока этого не сделала Византия!

Каган еще не выбрал какой-либо способ и решил действовать по обстоятельствам. Пока он не рисковал идти на Русь. С одной стороны, хотелось бы договориться с ними миром, и объединенными силами, гигантской лавой обрушиться на Константинополь. Он знал, что русы уже не раз и сами ходили к Царьграду, но у них не было цели уничтожить Империю. Хотя они бы справились. Сейчас было очень важным дать им эту цель. Для этого он и остановился в устье Оки. Он ждал делегацию русов. Они же знали, что хазары подошли к их границам! Они обязательно придут!

А с другой стороны, он ждал вторую армию, которая много лет ведет бесполезные бои в Закавказье. Какой смысл ей находиться там? Так можно безрезультатно воевать еще триста лет. Нужно собрать все силы в кулак и одновременно ударить!