Битва президентов

– Я и так на ней сосредоточен, – желчно сказал Корчиньский. – У меня погиб брат, родной брат. Моя мать лежит при смерти. Моя страна обезглавлена. И вот у меня появляется возможность поквитаться за это. Мне в руки попадает фильм, проливающий свет на самое ужасающее преступление двадцать первого века. Как, по-вашему, я должен отреагировать? Передать фильм экспертам и хранить молчание, пока не закончатся выборы?

– Даю вам честное слово президента, – медленно и торжественно заговорил Астафьев, – что никто из официального руководства России не причастен к гибели вашего брата.

– Ваше честное… – Какое-то время Корчиньский колебался, и переводчик с ужасом готовился услышать предложение засунуть президентское слово куда-нибудь подальше, но, к его облегчению, обошлось без откровенной грубости. – Ваше честное слово для меня ничего не значит. Мы живем в соседних странах, но порой мне кажется, что мы обитаем на разных планетах. Не думаю, что между нами возможно взаимопонимание и доверие. Прошу извинить за прямоту, но лучше такая правда, чем никакой.

– Это означает…

Астафьев не договорил. Корчиньский перебил его:

– Это означает, что ваши уговоры не помогут. Сразу по окончании нашего разговора я созываю пресс-конференцию и объявляю, что располагаю фильмом о том, что произошло на самом деле под Смоленском 10 апреля.

– Фильм был снят десять дней спустя. – Отбросив осторожность, Астафьев пошел напролом, торопясь успеть высказаться до того, как связь оборвется. – Мне известны заказчики и исполнители. Это чистая правда.

– И кто же они? – полюбопытствовал Корчиньский.

– Руководил операцией генерал Федеральной службы безопасности Луконин. По собственной инициативе. Цель его пряма и меркантильна. Он хотел получить за ролик деньги, много денег.

– Сумма известна?

Задав этот важный для себя вопрос, Корчиньский обратился в слух. Его тщеславная душа ликовала, но рациональная часть рассудка страдала и мучилась, сознавая, какую огромную цену пришлось уплатить за товар сомнительного происхождения.

– Нет, – неохотно ответил Астафьев. – Сумма неизвестна. Вчера генерал застрелился. Его не успели арестовать.

– Так я и думал. А кого удалось арестовать? Какого-нибудь обезумевшего от пыток беднягу, готового оклеветать себя, лишь бы не вернуться в подвалы Лубянки?

– По подвалам Лубянки давно экскурсии водят.

– Но сохранились же в огромной России другие укромные, хи-хи, уголки, верно?

– Мирослав, – сказал Астафьев, – я с вами предельно откровенен. Погибли или исчезли все известные мне исполнители чудовищного замысла. Одних отравили газом, другой без вести пропал в Грузии, третий был застрелен в ходе задержания. Но это не значит, что дело будет закрыто. Остальные будут найдены, чтобы предстать перед следствием. Я лично прослежу за этим.

– Желаю удачи. – Тон Корчиньского был сух и нейтрален. Он принял решение. Он не собирался идти на уступки.

– Неделя, – выдавил из себя Астафьев. – Мне нужна хотя бы неделя, чтобы найти и предоставить вам неоспоримые доказательства.

– Нет. Неделя это слишком много.

– Пять дней.

– И снова нет.

– В таком случае, – сказал Астафьев, – я готов сделать вам предложение, от которого вы не сумеете отказаться.

– Господин президент недавно перечитывал «Крестного отца»? – съязвил Корчиньский.

– Вы заплатили за фильм двадцать миллионов долларов. Я компенсирую вам затраты и позабочусь о том, чтобы вам выплатили в два раза больше за понимание и терпение. Всего три дня. Не спешите отказываться, Мирослав. Вы ничего не теряете. Я только прошу подождать немного.

Перед зажмуренными глазами Корчиньского засияла восьмизначная цифра, пылающая, как божественные письмена. Его голосовые связки напряглись, чтобы выразить согласие. Тогда, массируя горло, Корчиньский открыл глаза и посмотрел на маленький красно-белый флажок, стоящий на углу стола. Как только увеличенная копия этого флага появится в кабинете Корчиньского, двадцать и даже сорок миллионов долларов перестанут ему казаться такой уж внушительной суммой. Не придется ни воровать, ни жульничать, ни брать взяток… Деньги появятся сами собой и к концу президентского срока их будет на различных счетах столько, что всех не сосчитать. В минуты откровенности Стас много рассуждал на эту тему. Всевозможные фонды и организации прямо-таки горели желанием перечислить польскому президенту миллиончик-другой. Просто так, без всяких конкретных обязательств, за хорошее расположение и пустяковые знаки внимания.

– У вас, у русских, – заговорил Корчиньский, облизывая пересохшие губы, – есть одна поговорка, которая мне нравится. Лучше журавль в руках, чем синица в небе.

– Наоборот, – поправил Астафьев. – Журавль в небе, а синица в руках.

– Пусть так. Смысл от этого не меняется?

– Назовите сумму сами, Мирослав. Я уверен, что мы изыщем возможности отблагодарить вас по достоинству.