Битва двух империй. 1805–1812

Отъезд царя намечался на 27 марта (7 апреля) 1812 г., однако за 10 дней до его отъезда произошло очень важное событие. Вечером 17 марта выдающийся сановник, фактически второе лицо в государстве после императора, государственный секретарь Сперанский был приглашен в кабинет Александра I к восьми часам вечера. Он вышел оттуда через два часа с лишним, «в большом смущении, с заплаканными глазами». Генерал-адъютант П. В. Голенищев-Кутузов, бывший в тот день дежурным, рассказывал, что «Сперанский при выходе из кабинета был почти в беспамятстве, вместо бумаг стал укладывать в портфель свою шляпу и наконец упал на стул, так что он, Кутузов, побежал за водой. Спустя несколько секунд, дверь из государева кабинета тихо отворилась, и Александр показался на пороге, видимо растроганный: „Еще раз прощайте, Михайло Михайлович“, — проговорил он и потом скрылся»[18].

Когда Сперанский вернулся к себе домой, его уже ждали начальник полиции генерал-адъютант Балашов и заведующий особой канцелярией тайной полиции де Санглен. Бывшему всемогущему чиновнику едва дали время на то, чтобы собраться и написать прощальную записку царю. Сперанский не стал будить свою двенадцатилетнюю дочь, лишь перекрестил дверь комнаты, где она спала, и сел в поджидавшую его кибитку. Впереди был долгий путь и ссылка…

За что Александр I безжалостно расправился с человеком, о котором все единодушно утверждали, что он является одним из лучших чиновников? Человеком необычайно разносторонне образованным, трудолюбивым до того, что работал по 17–18 часов в сутки, чуждым всякому стяжательству, коррупции, наконец, человеком, проводившим серию последовательных реформ, направленных на модернизацию русского государства.

Хорошо осведомленный де Санглен рассказывал, что утром 17 марта Александр I так высказался о Сперанском: «Я спрашивал его, как он думает о предстоящей войне и участвовать ли мне в ней своим лицом? Он имел дерзость, описав мне все воинственные таланты Наполеона, советовать, чтобы, сложив все с себя, я собрал Боярскую думу и представил ей вести Отечественную войну. Но что же я такое? Разве нуль?»[19]

Сперанский позволял себе достаточно вольно высказываться о способностях Александра I, «выставлял его человеком ограниченным, равнодушным к пользе Отечества, беззаботным, красовавшимся своею фигурою, свиставшим у окна, когда ему докладывали дела…»[20] Этого было бы уже вполне достаточно для того, чтобы мстительный, злопамятный император возненавидел талантливого государственного секретаря. Но все-таки это было не единственной причиной. Александру требовалась поддержка консервативных слоев высшего дворянства в будущей войне с Наполеоном. Он должен был всем показать, что порывает с курсом реформ, которые, пусть и очень робко, вступили в противостояние с интересами аристократической олигархии, черпавшей свое богатство в эксплуатации миллионов крепостных.

О том, насколько царь попал в точку, говорит замечательный по своей непосредственной реакции документ, автор которого, уже упомянутая жена петербургского губернатора Бакунина, просто захлебывается от злорадного восторга, рассказывая о падении Сперанского: «Велик день для отечества и нас всех — 17-й день марта! Бог ознаменовал милость свою на нас, паки к нам обратился, и враги наши пали. Открыто преступление в России необычайное, измена и предательство. Неизвестны еще всем ни как открылось злоумышление, ни какия точно были намерения и каким образом должны были приведены быть в действие. Должно просто полагать, что Сперанский намерен был предать отечество и Государя врагу нашему. Уверяют, что в то же время хотел возжечь бунт вдруг во всех пределах России и, дав вольность крестьянам, вручить им оружие на истребление дворян. Изверг, не по доблести возвышенный, хотел доверенность Государя обратить ему на погибель. Магницкий, наперсник его и сотрудник, в тот же день сослан… принята весть с восторгом; посещали друг друга для поздравления, воздали славу и благодарение Спасителю Господу и хвалу сыну отечества, открывшему измену, но нам неизвестному. Никакое происшествие на моей памяти не возбудило всеобщего внимания до такой степени, как это; все забыто, — одно занятие, одна мысль, один у всех разговор»[21].

Все это злобное брызгание слюной говорит о том, что российская аристократия была готова стереть в порошок любого, кто хоть отдаленно касался вопроса крепостного права. Ни за что ни про что честнейший государственный деятель назван «изменником», «предателем» и «извергом, не по доблести возвышенным»!!

Сперанский играл в жизни империи столь большую роль, что заменить его во всех его функциях одним человеком не представлялось возможным. Непосредственно должность государственного секретаря передали ультраконсерватору вице-адмиралу А. С. Шишкову, но, уезжая к армии, царь приказал Шишкову последовать за ним, чтобы исполнять обязанности по составлению важных государственных бумаг, а в отсутствие адмирала исполнять обязанности госсекретаря было поручено бывшему помощнику Сперанского А. Н. Оленину.