Битва двух империй. 1805–1812

Новости из Испании бурно обсуждало всё высшее общество Санкт-Петербурга. Коленкур в своих донесениях о настроении среди российской элиты писал в это время: «Говорят, что Кадис занят англичанами, и что французский флот захвачен ими. Говорят, что Португалия восстала, и французы оттуда ушли, русская эскадра частью сожжена, а частью захвачена англичанами… Говорят, что генерал Дюпон взят в плен с 25 тыс. французами и 10 тыс. швейцарцами, что маршал Бессьер разбит 16 июля с большими потерями и вынужден отступить, маршал Монсей отступает и, не будучи побитым, разжалован, что генерал Лефевр разбит и окружён, что генерал Жюно заперся в укреплениях и фортах Лиссабона, а король покинул Мадрид с армией»[4].

В этих слухах нечего искать истину. Русская эскадра, как мы уже указывали, была не сожжена, а сдалась на почётных условиях, Бессьер не проиграл 16 июля сражение, а наоборот, как уже говорилось, одержал 14 июля блистательную победу под Медина-де-Риосеко, и не только не отступил, а наоборот, двинулся на Мадрид… Но важно, что русская знать, которая уже недавно начала свыкаться с русско-французским союзом, снова в большинстве своём отшатнулась от него.

Однако поистине невообразимые изменения произошли в Австрии. Уже первые сообщения об испанских событиях разбудили внезапно спящий до этого пангерманский национализм и австрийский патриотизм. Новая супруга императора, молодая, красивая Мария-Людовика д’Эсте, мечтала о войне с «якобинцами». К реваншу за предыдущие поражения призывал и австрийский министр иностранных дел Иоганн-Филипп фон Стадион, пришедший на смену графу Кобенцелю. В Вене распространялись переведённые на английский язык английские и испанские антинаполеоновские памфлеты. Общее патриотическое настроение подогревала газета «Отечественные листы», основанная Стадионом. Вокруг салона Каролины Рихтер группировалась венская аристократия, враждебная наполеоновской империи.

За пределами Австрии, в Кенигсберге, в апреле 1808 г. возникла тайная организация Тугендбунд, объединившая студенческую молодёжь. А известный профессор Фихте выступил со своими знаменитыми «Речами к немецкой нации». В восьмой речи, проводя явную параллель с империей Наполеона, философ перечислял благодеяния римской цивилизации. Но Фихте восторгается не римлянами, а древними германцами, несмотря ни на что выступившими за свою независимость с оружием в руках: «Разве не видели они (германцы) процветания римских провинций? Блага, которыми там пользовались граждане, законами, защитой судов и фасциями ликторских топоров? Разве не были готовы римляне разделить эти блага? …Разве у них (германцев) не было перед глазами доказательств знаменитого римского великодушия, когда они видели, как те, кто соглашался с римлянами, получали титулы королей и командные посты в римской армии… Разве они не понимали превосходства римской культуры? …Но для них свобода была правом оставаться немцами …а рабством — все блага, которые предлагали им римляне, потому что, приняв эти блага, нужно было перестать быть немцами и стать наполовину римлянами»[5].

Известие о Байленской катастрофе вызвало поистине взрыв ликования в националистических немецких кругах, и вслед за речами философов и светской болтовнёй отчётливо раздался звон оружия. К западным границам габсбургской монархии потянулись колонны войск, Чехия и Венгрия проголосовали за выделение субсидий на так называемый «ландвер» — ополчение, созданное указом австрийского императора в июне 1808 г. Дамы высшей венской аристократии усиленно пропагандировали вступление добровольцев в ряды этого нового войска, а императрица собственноручно вышивала ленты к его знамёнам… Всё это очень походило на настроения в Берлине 1806 года, с той разницей, что на этот раз военный энтузиазм разделяло не только офицерство, но и широкие народные массы. Шесть батальонов венского ландвера состояли целиком из добровольцев. Наконец, патриотический подъём был поддержан католической церковью.

В июле 1808 г. граф Стадион пригласил к себе русского посла в Вене, князя Куракина, и в долгой беседе достаточно откровенно изложил намерения своего двора начать войну с Францией. Об этом разговоре Куракин направил подробнейший рапорт в Петербург, где, в частности, писал: «Граф Стадион… сказал… что никогда ещё Австрия не имела лучше укомплектованной и снаряжённой армии». Он указал на «занятость императора французов испанскими делами» и на то, что «они приняли тревожный для Франции оборот благодаря решительности испанцев»[6].

В общем, в вежливой дипломатической форме было заявлено, что Австрия собирается нанести удар, пока Наполеон занят в Испании, и что австрийский император очень надеется если не на содействие русских, то, по крайней мере, на их благожелательный нейтралитет.