Битва двух империй. 1805–1812

Близкий к будущим декабристам московский барин Александр Тургенев записал в своём дневнике в декабре 1806 г.: «Мне кажется всё, что Бонапарте придёт в Россию; я воображаю санкюлотов, скачущих и бегающих по длинным улицам московским…»[36] А Фёдор Ростопчин доносил Александру I об упорных слухах и даже прокламациях о воле, которую Бонапарт якобы собирался принести в Россию.

Впрочем, до общего крестьянского бунта в России было ещё весьма далеко. Зато восстание в регионе бывшей Речи Посполитой, оказавшейся на территории российской короны, было вполне вероятным. В западных губерниях ситуация была крайне неспокойной. Здесь власти даже и не думали собирать ополчение, потому что оно могло направить свое оружие совсем не в ту сторону. Здесь люди жадно ловили новости о победах Наполеона, и в скором времени по всей Литве началось брожение. «Литовская молодёжь покидала край всеми способами, пробираясь на запад, чтобы вступить в ряды формирующейся польской армии, — пишет специалист по истории Литвы в этот период Дариуш Наврот. — Вероятно, около 12 тыс. молодых людей из Литвы и Волыни оказалось в рядах новых отрядов»[37].

В главной квартире Наполеона находилось несколько представителей самых знатных семей Литвы, которые стремились побудить императора вступить на территорию Речи Посполитой, занятой русскими, и начать там вооружённое восстание. Среди этих людей самую видную роль играл молодой князь Сапега, который в ходе кампании 1807 г. сражался в рядах третьего легиона генерала Домбровского. Князь Сапега видел в Наполеоне человека, создающего новую систему миропорядка, где важную роль должно было сыграть восстановление великой Речи Посполитой. По мысли князя, она должна была стать центром объединения славянских народов. В феврале 1807 г. Сапега представил план вооружённого восстания на Подолии, Волыни и Украине. Подобные планы представляли императору и другие польские офицеры.[38]

Князь Михал Огинский, кстати автор знаменитого полонеза «Прощание с отчизной», бывший участник восстания Костюшко, а в описываемое время — сторонник царя Александра и прорусской политики, писал: «Нельзя не отметить, что, когда Наполеон начал кампанию 1806 г., во всей Литве и во всех польских провинциях, подчинённых России, возникло большое движение. Повсюду люди жадно читали обращения Наполеона к полякам, прокламации Домбровского и Выбицкого, которые приходили из Варшавы, и письма, которые давали надежду на восстановление Польши»[39].

Мадам Шуазель-Гуфье (урождённая Софья Тизенгаузен, представительница знатного литовского рода) вспоминала, какое сочувствие вызывали у населения Вильно французские пленные: «Уличные торговцы яблоками и печеньем не хотели брать деньги с французских солдат. Кучера спускались со своих повозок, чтобы дать место пленным… В большом особняке моего отца располагалось примерно тридцать офицеров. Мой отец два раза в день накрывал для них стол на французский манер и в хорошей посуде… В тот день, который был назначен для отъезда пленных, у нас дома всё походило на ярмарку одежды и белья. Отовсюду присылали им вещи… Наш большой двор был заполнен толпой, и здесь стояли сани, которые бесплатно предоставили пленным виленские извозчики… Мой отец, прощаясь с пленными, незаметно вручил им тяжёлый мешочек, наполненный серебром… При этом он предусмотрительно послал также деньги в русский госпиталь. Это не помешало губернатору, господину Корсакову, в общем неплохому человеку, упрекать моего отца в опасной выходке и пригрозить ему Сибирью»[40].

Свидетельство пленного французского офицера почти слово в слово подтверждает слова Софьи Тизенгаузен: «Стремление к восстановлению Польши было столь же горячим в Литве, как и в Познани, — пишет офицер штаба маршала Нея, взятый в плен весной 1807 г. — Французских военнопленных принимали в Вильно как братьев. Простые люди обнимали их со слезами, бежали за водой, чтобы дать им напиться; я видел, как кучер спрыгнул со своего сиденья и дал пленным все деньги, которые у него были. Подобные проявления внимания беспокоили власти…»[41]

Наконец, один из русских чиновников докладывал из Вильно, что «в так называемых казино или клубах пили за здоровье Наполеона, рассказывали разные непозволительные мнения о наследии русского престола, и большинство относилось недоброжелательно к русскому правительству»[42]. Литовское дворянство укрывало также «запасы хлеба, чтобы сберечь его для ожидаемого прихода французов… В одной Вильне было скрыто в монастырях до 80 тыс. четвертей[27]»[43].

Едва летом начались боевые действия, как 17 июня польские войска под командованием генерала Зайончека двинулись на Гродно. Вслед за ним на подкрепление шёл Домбровский со своей дивизией. «Ещё несколько дней, и наша судьба, и судьба целой Европы стала бы совершенно иной»[44], — писал Феликс Потоцкий[28].