Битва двух империй. 1805–1812

Если мы вспомним также о единстве мер и весов… народы Европы будут в скором времени представлять собой единую семью, хотя и под властью отдельных и независимых правительств, — это и было бы высшим достижением цивилизации.

Нищенство — эта проказа общества — искоренено во всей Империи. Построены дома, где несчастные находят верное убежище, отдых, заботу и утешение…

Воображение изумляется, когда видишь какие… преодолены, казалось бы, непреодолимые барьеры природы, чтобы прорубить дороги, ведущие из Франции в Италию через перевал Мон-Сенис и перевал Сен-Бернар, какие прорыты каналы, чтобы соединить море с внутренними областями Империи, когда смотришь на то, сколь много создано новых полезных учреждений, сколь большую поддержку получили науки, торговля, мануфактуры, как украшена или, иначе говоря, реконструирована столица, ставшая, несмотря на древность, новым городом — самым большим и самым великолепным, когда видишь Рим словно поднятым той же рукой из руин и занявший место, которое он когда-то занимал в дни своей славы…»[28]

В этой империи не было места для России. Своей непримиримой враждой Александр перевернул концепцию наполеоновской политики: вместо стремления согласовать усилия двух великих государств, которые в союзе и дружбе могли бы управлять Европой, Наполеон пришел к концепции некой новой великой Римской империи, по отношению к которой Россия была чужаком, и к тому же небезопасным. Сосредоточение русских войск на границе стало тем детонатором, который привел в действие огромный механизм, колеса которого неумолимо завертелись. Теперь война приближалась к границам российского государства. Но все-таки, что реально планировал Наполеон? Какие политические цели ставил он в предстоящей войне и какой была его стратегическая концепция? Неужели все-таки собирался дойти до Москвы?

Как ни странно, разбирая этот вопрос, горячие сторонники Наполеона утверждают почти то же самое, что и особо рьяные русские патриоты, а именно: Наполеон с самого начала только и мечтал, что начать войну с Россией. Только первые заявляют, что делал это он для защиты европейской цивилизации от русских варваров, а вторые — что он собирался покорить русский народ, обратить его в другую веру, навязать ему чуждые институты. Последнюю из указанных точек зрения можно найти чуть ли не в каждой второй популярной книге о войне 1812 года, изданной в России. Первая же сформулирована наиболее четко в работах Эдуарда Дрио, для которого война 1812 г. была некоей сублимированной «высшей войной» за европейскую цивилизацию.

Понятно, что при таком понимании задач Наполеона вполне естественно воображать, что император ставил своей целью поход на Москву, дабы в древней русской столице разрушить навсегда и посрамить Святую Русь. Об этом, как нам очень точно сообщает де Прадт, он мечтал с самого рождения. Кроме «выдающегося» произведения аббата, существует еще одна работа, из которой все позднейшие историки черпали «неоценимые» свидетельства подготовки похода прямиком на Москву. Это воспоминания некоего Вильмена, о которых даже наиболее известный современный французский исследователь наполеоновской эпохи Жан Тюлар написал в своей критической библиографии: «Вильмен передает немного обработанные по форме речи императора накануне похода в Россию… Эти воспоминания составляют источник первоклассного значения о последних годах империи»[29].

Если верить мемуарам Вильмена, Наполеон заявлял без обиняков весной 1812 г.: «Я захвачу Москву, я отброшу его (Александра) в Азию… Варварские народы суеверны, и у них примитивные идеи. Страшный удар в сердце империи, по Великой Москве, по Святой Москве, отдаст мне в руки эту тупую и слепую массу». Далее, как и полагается, поход на Индию и завоевание мира: «Этот длинный путь — путь в Индию. Александр Великий отправился в свой поход так же далеко, как если бы он пошел из Москвы, чтобы достигнуть Ганга… Предположите теперь, что Москва взята, Россия сокрушена, царь вынужден склониться или погиб в каком-нибудь дворцовом заговоре… Скажите мне, разве для великой армии французов с их союзниками не возможно, выйдя из Тифлиса, достигнуть Ганга? Его достаточно будет коснуться французской шпагой, чтобы в Индии рухнуло все это нагромождение меркантильного величия (Англии). Это будет гигантская экспедиция, я согласен, но вполне выполнимая в XIX веке. Этим ударом будет завоёвана независимость западной Европы и свобода морей»[30].

Читатель, наверно, подумал, что Вильмен был ближайшим соратником Наполеона, которому тот доверял все свои мысли и проекты. Увы, Абель-Франсуа Вильмен был юным секретарем генерал-адъютанта графа де Нарбонна. Как утверждает секретарь, Нарбонн точно пересказывал ему речи императора. Разумеется, юноша всё великолепно запомнил и через 40 лет (!!), уже пожилым человеком безошибочно воспроизвел в своих мемуарах…