Битна, под небом Сеула

Когда я перечисляла названия мест, на лице Саломеи читалось возбуждение, она закрывала глаза и парила в воздухе вместе с парой голубей, перелетала от улицы к улице, вдыхала речной воздух, слушала разноголосый гул автомобилей, грузовиков, автобусов, металлический лязг несущегося по рельсам поезда неподалеку от вокзала Синчон.

Некоторые названия я придумала: Сонси, Мьёнгжу, Чёнган, Пьёлхэ, Парамгеби, Токхё, Хонгро…

Они ничего не означали, но Саломея верила, что они настоящие. Ее бледные руки впивались в подлокотники кресла, как будто оно вот-вот взлетит, как будто она уже парит под облаками…

Но вот Саломея чуть сползла по спинке своего кресла-каталки, ее закрытые глаза голубеют сквозь белизну век: уснула. Потихоньку, стараясь не шуметь, я встала, взяла конверт с моим именем: БИТНА, надписанным крупными неровными буквами, и вложенными в него пятьюдесятью тысячами вон. Затем толкнула дверь квартиры и вышла на улицу.

* * *

Дома в это время дела шли хуже и хуже. Скандалы участились, во многом оттого, что моя дорогая сестра, прелестная Пак Хва, стала по вечерам выходить в свет, встречаться с мальчиками, короче, начала вести рассеянный образ жизни.

«У тебя же есть жизненный опыт, – говорила мне тетушка (что за опыт имела она в виду – не знаю), – ты должна сказать ей, чтобы она прекратила так себя вести, она же в школе больше ничего не делает, говорит даже, что не хочет дальше учиться, что это ни к чему».

Не то чтобы я не пыталась… В сущности, мне даже было немного жаль Пак Хва, эту избалованную девчонку, совершенно не знавшую жизни. Однажды днем я дождалась ее у выхода из школы и отчитала. Мы пошли в кафе «Лавацца» в Хонгик. Она села на террасе, чтобы можно было курить.

– А не рановато ли тебе курить? – спросила я.

– Можно подумать, что ты не куришь.

– В твоем возрасте я еще не курила.

– Какая разница?

Я решила бросить этот разговор. В конце концов, какое мне дело, курит она явно или исподтишка.

– Как хочешь, но ты же в школе ничего не делаешь.

– Ты-то откуда знаешь?

– Слушай, я видела классный журнал, ты же постоянно прогуливаешь, и отметки у тебя ужасные.

– А каким боком тебя касаются мои отметки?

Разговор внезапно перешел на повышенные тона, она пригнулась ко мне, я видела ее расширенные зрачки и надувшиеся от злости вены на висках.

– Ты – никто, деревенщина, поступила в университет и думаешь, что выше всех! Убирайся обратно к себе в Чолладо, лови своих каракатиц!

Вдруг я увидела, какая она уродливая и вульгарная. Слушая ее оскорбления, я не могла отделаться от мысли, что она ужасно похожа на свою мать – то же широкое лицо, скошенный подбородок, низкий лоб, только с разницей в двадцать лет. Все, что она говорила мне, – о возвращении к рыбной ловле, – все это шло от тетушки, она явно говорила то же самое у меня за спиной.

И я решилась. На деньги, полученные от Саломеи, я сняла жилье в другом районе, на холме над Синчоном. У квартиры имелся отдельный вход, и это было очень хорошо: не надо было всякий раз встречаться с хозяйкой. Всего одна комната в полуподвальном помещении со старой раковиной и уборной, отделенными друг от друга полиэтиленовой занавеской. Сыровато, темновато, но здесь я чувствовала себя дома, мне не надо было больше слушать ни нытья двоюродной сестры, ни тетушкиных упреков, ни храпа ее мужа. Я ходила на лекции, покупала себе еду, колу, сигареты и была счастливейшим человеком в мире. Я и представить себе не могла раньше, как это здорово, когда ты одна, совершенно одна и тебе не надо ни с кем общаться. Не понимаю девчонок, которые жалуются, что у них нет подруг, что им одиноко. Они просто не осознают своего счастья. У меня даже не было потребности завести парня. Ребята, с которыми я знакомилась, казались мне все самовлюбленными идиотами. Какие-то маменькины сыночки, избалованные мамочками, подружками, старшими сестрами, преподами. Ничего их не интересует, кроме собственной персоны, только и знают, что причесываются, душатся да делают селфи, чтобы проверить, как у них лежат волосы. Некоторые подходили ко мне, пытались заливать что-то, но я посылала их подальше. Скажешь такому что-то вроде: «Ну и прыщи у тебя!», или: «Тебе никто не говорил, что от тебя воняет?», или еще: «Где ты откопал эту куртку? Ты в ней на водопроводчика похож!» – и он тут же сдувается и уходит. Они всегда напоминают мне мошенников, которые пристают к людям, начинают нести что-то о потустороннем мире, и все это только чтобы заманить их в глухое место за городом и ограбить!

Единственный человек, с кем мне хотелось увидеться снова, была Саломея. Не потому что она наняла меня, чтобы я рассказывала ей разные истории, а потому что так их слушала: она словно пила мои слова, а глаза ее излучали всю энергию, содержавшуюся в хилом тельце. Как-то утром она позвонила мне сама. Я была на лекции, увидела знакомый номер, высветившийся на экране, но не перезвонила. В обеденный перерыв, когда я ела в столовой свой супчик, она позвонила снова.

– Моши-моши[17]? (Она сама обычно так отвечала.)