Битна, под небом Сеула

И я могла бы сочинить хороший конец, который все расставил бы по своим местам, придумать какую-нибудь хитрость, которая спасла бы меня, и я осталась бы в живых. А раз я могу придумать какой-то конец, представить себе, как я убегаю от этого человека в огромных лаковых ботинках и маленькой, словно приклеенной к голове шляпке а-ля Маверик, который гонится за мной механической походкой, значит, я хозяйка положения, и оно, это положение, может еще измениться, и все прекратится, растает, как в ночном кошмаре, рассеивающемся в одно мгновение при первых лучах утреннего солнца. Да, так и есть, все это сон. Я – персонаж собственного сновидения и в то же время смотрю на себя со стороны, вижу, как делаю что-то, как иду, размахиваю руками, прижимаю к боку висящую на плече сумку, незаметно поворачиваю голову, чтобы поймать в витрине отражение сталкера, считаю шаги, раз-два, раз-два, раз-два, прибавляю скорости, раз-два, раз-два-три – как дети, которые, чтобы бежать быстрее, начинают подпрыгивать, при этой мысли я даже улыбаюсь. Подойдя к выходу четыре, я немного медлю: может, лучше пройти дальше до шестого, и перейти на ту сторону? Я тогда могла бы пробежать между машинами, воспользоваться уличной суетой, которая царит по вечерам на Чамсиле, и улизнуть. Но все это было ни к чему. Завтра или послезавтра – да, но не сегодня. Я ведь переехала совсем далеко, на другой конец города, к самой станции «Орюдон», и все оказалось зря. Я была уверена, что он выследил меня и там, шел за мной под Бруклинским мостом, мимо ресторанов, специализирующихся на блюдах из свинины, видел, как я входила в дом, стоял внизу, на тротуаре, дожидаясь, пока не зажжется окно моей комнаты. Потом с удовлетворением закуривал сигарету и, не двигаясь с места, докуривал до конца. А я-то думала, что все это уже далеко позади, что с этим покончено и мне ничего не грозит.

Теперь я уже испытывала, как мне казалось, не страх, а злость. Это она заставляла бешено колотиться мое сердце, из-за нее тяжело вздымалась грудь. Как я могла быть такой наивной? Неужели я и правда ничего не смыслю в жизни? Неужели все, что я пережила, – злобные нападки сестры, пренебрежение со стороны тети, одиночество, а главное – нищета, когда нечего есть, кроме горсти риса с кимчхи, нечего пить, кроме тепловатой воды из-под крана, – было нужно только для того, чтобы теперь стать добычей этого хищника, чтобы закончить свои дни разрезанной на куски и засунутой в черный полиэтиленовый мешок, перевязанный веревкой и выброшенный в реку Ханган? Эти мысли крутились у меня в голове, пока я поднималась по ступенькам, ведущим на улицу, и потом, пока шагала по тротуару среди прохожих к большому светлому зданию, похожему на стоящий у причала корабль.

И тут я вдруг поняла, что позади меня больше нет сталкера. Его не было видно ни в зеркалах заднего вида припаркованных у тротуара машин, ни в витринах магазинов. Шагов его я слышать не могла из-за оглушительного уличного шума, рева автомобильных моторов, пронзительного рычания несшихся посредине мостовой автобусов, музыки, гремевшей из баров и магазинов, торгующих телефонами или косметикой, громкоговорителей, зазывал на порогах разных заведений. В какой-то миг через дорогу ко мне вдруг перебежала женщина, одетая в белое платье – то ли как у медсестер, то ли свадебное, она выглядела молодо, но, оказавшись ближе, я увидела, что у нее изможденное, морщинистое лицо, а из-под шапочки выбивались растрепанные волосы с густой проседью, кроме того, на ней была медицинская маска. Подбежав ко мне, она стала что-то кричать, я не поняла, посторонилась, чтобы дать ей пройти, она посмотрела на меня и повторила: «Спид! Спид!» Прохожие обходили ее как зачумленную.

Обернувшись – не для того, чтобы проследить за ней, а лишь воспользовавшись этим предлогом, – я убедилась, что сталкер и правда исчез. Я остановилась, чтобы перевести дух, и за это время в голове у меня пронеслось несколько мыслей: «А что, если я ошиблась?», или: «Может, ему встретился на пути полицейский, и он испугался, что я на него заявлю?», или еще: «Сегодня еще не тот день. Он, как небесные драконы, ждет своего дня. Он объявится лишь тогда, когда придет его час. Но когда это будет? Когда он решит, что пришел его день? Почему завтра, а не сегодня? Почему здесь, в Чамсиле, а не в Орюдоне или не на улице, где живет Саломея?»