Битая карта

Сознание важности этой работы помогало Александру Ивановичу справляться с трудностями. Если бы ему сказали однажды: «Возьмись-ка, друг, присматривать за окружением Савинкова, ищи в каждом что-либо сволочное, отвратительное, поскольку все люди имеют грехи», он бы, наверно, от души возмутился. Позвольте, зачем же специально выискивать грехи! Кому и для чего это нужно? Но в том-то и заключалась невеселая специфика доставшихся ему занятий, что ничего не нужно было искать. Удивительно мерзопакостная публика собралась под знаменами Савинкова. Подлец тут был к подлецу, подонок к подонку, прямо как на подбор!

Бывший корнет Святополк-Мирский, последний отпрыск старого княжеского рода, не составлял исключения из правила. Скандально известный в игорных домах России карточный шулер, кокаинист и сутенер, к тому же хронический сифилитик. Незадолго до войны решением офицерского суда чести изгнан из лейб-гвардии гусарского полка. Вновь вынырнул на поверхность при Деникине, умудрился каким-то непостижимым способом заделаться полковником. В штабе Савинкова числится на должности офицера-порученца.

Не менее, а, пожалуй, еще более колоритным был жизненный путь Колчака, получившего это прозвище еще летом 1919 года, в смутные недели антисоветских волнений на Псковщине. Сельский лавочник и мироед, он возглавил мятеж в Порховском уезде, лично руководил жестокой расправой над питерскими рабочими — бойцами продотряда. После краха авантюры бежал к Булак-Балаховичу, где был принят с распростертыми объятиями. Издавна связан с эсеровской партией, помогал в свое время прятаться ее террористам и с той поры ходит в личных друзьях Савинкова.

Александр Иванович задумался, вновь и вновь просматривая материалы на обоих дружков. Сидел в своей комнате, прикидывал по-всякому, пытаясь догадаться, за что же Святополк-Мирский обозвал своего приятеля Каином, да еще публично, при свидетелях. Быть может, с пьяных глаз? Нет, не похоже. За «недорезанное сиятельство» положено было рассчитаться хорошо нацеленным ударом, и мстительный князь бил, несомненно, по уязвимому месту.

Иной бы, возможно, плюнул и пошел дальше. Не все ли равно, в конце концов, из-за чего кидаются друг на друга матерые бандиты. Только это не соответствовало характеру Александра Ивановича. Изучать врага нужно по-серьезному, не оставляя белых пятен сомнений.

Понадобилось наводить кое-какие справки. Были, понятно, и неудачи, и разочарования. Поиск всегда связан с неудачами, без них обойтись трудно.

Месяца через два из Пскова, из архива губернского судебного присутствия, прибыла в Петроград объемистая папка, датированная далеким 1904 годом. И все разъяснилось, все встало на свои места.

Содержимое архивной папки объясняло истинный смысл еще одного прозвища Колчака, да таким неожиданным способом, что и Александр Иванович вынужден был удивиться.

С грозной осени 1918 года, с простейших азов чекистской своей службы, начатой по путевке губкома партии, приучал он себя к сдержанности. Именно к сдержанности, а не к черствому безразличию, как могло показаться со стороны.

В свои тридцать лет, а стукнуло ему в ту осень ровно тридцать, успел он наглядеться всякой всячины и привык вроде бы разбираться в людях. За плечами были труднейшие годы большевистского подполья, скорый на расправу царский суд, тюрьмы, этапы и побег за границу, когда попадаешь в чужие люди без языка, без копейки денег, без друзей и товарищей и, подобно щенку, брошенному в воду, учишься карабкаться самостоятельно.

Суровые эти университеты не пропали даром, оказав ему добрую помощь в Чека. Они учили без ошибок отслаивать правду от лжи, невинных от виноватых и не больно-то предаваться эмоциям, если доводилось вдруг глянуть в мрачные бездны человеческого падения. Борьба шла вокруг острейшая, непримиримая, решался коренной вопрос пролетарской революции — кто кого. «Не следует давать волю чувствам, возмущаясь изощренным коварством и подлостью классовых врагов, — говорил себе Александр Иванович. — Твоя обязанность объективно и хладнокровно разбираться в каждом деле без поспешных решений, без напрасных жертв, а удивляться и негодовать тебе не положено по должности».

Впрочем, псковская папка могла вывести из равновесия даже человека с железными нервами.

Рассказывалось в ней о братоубийстве, да еще отягощенном особо гнусными подробностями, каких нормальным людям просто не вообразить.

В конце папки было, правда, подшито довольно туманное постановление прокурора: «Дознание прекратить за недостаточностью улик». Чем руководствовался царский чиновник, выгораживая братоубийцу, Александр Иванович не мог сообразить, сколько ни старался. Пришлось довольно долго разыскивать некий документик из департамента полиции, предусмотрительно подшитый в другую папку. Документик все разъяснил.

Сюжет преступления был замысловат.

Началось все с переполоха в деревне Стрелицы Порховского уезда. Между прочим, в родных краях самого Александра Ивановича, неподалеку от уездного городишки Порхова, где вырос он и впервые приобщился к революционному движению.