Битая карта

Курьерская связь через финскую границу оказалась довольно затрудненной. Дело в том, что финские власти не особенно благоволят к англичанам, а некоторые должностные лица в Финляндии откровенно пронемецких взглядов. Бывали случаи перехвата курьеров, приходилось поэтому дублировать донесения.

К военным проблемам заговора она прямого касательства не имела, а формирование правительства было поручено ей, это соответствует истине. Завершить всю работу не удалось, но основные портфели распределены.

И вообще, она готова отвечать на любые вопросы Чека. Коли нет возражений, она предпочла бы делать это в письменном виде — за столом ей легче сосредоточиться и все припомнить.

Следствие не выясняло, была ли Надежда Владимировна Вольфсон лично знакома с эсеркой Фанни Каплан, стрелявшей отравленными пулями во Владимира Ильича Ленина. Возможно, и не знали они друг друга, долгие годы подвизаясь в рядах одной партии, хотя схожего в биографиях этих бывших «революционерок», ставших оголтелыми врагами революции, было очень много.

Схожего и вместе с тем явно несхожего. Так или иначе, Надежда Владимировна шла гораздо дальше Каплан. От террора не отказывалась, но считала его устаревшим оружием. Главную ставку делала на более острые и действенные средства борьбы. Что террор с комариными его укусами! Ей нужно было организовать вооруженное выступление против большевиков, свалить их любой ценой, в сговоре с любыми союзниками, хоть с самим чертом, — о меньшем она и думать не хотела.

Жизненная тропка этой некрасивой, рано поблекшей женщины с крупными, несколько мужеподобными чертами лица, представляла собой как бы круто выгнутую спираль, на одном конце которой едва ли не святая простота и наивность, а на другом — черная пропасть измены, предательства, изощренного и подлого двурушничества.

Юной курсисткой вообразила она себя участницей революционного движения. Подруги ее бегали на свидания, влюблялись, получали записочки, а она прятала в отцовских книжных шкафах нелегальные брошюрки, благо родитель ее, преуспевающий петербургский адвокат, считался господином вполне благонамеренным и на примете у охранки не состоял. Чего уж таить греха, конечно, и она бы предпочла коллекционировать любовные записки, соперничая с удачливыми подругами, но, увы, чего не было, того не было.

Были встречи на конспиративных квартирах, были явки, пароли, тайные поручения. И в «невестах» она числилась одно время, гордясь этим партийным заданием и одновременно побаиваясь, — так называли хождение в тюрьму к ждавшим суда политическим заключенным. «Невесте» разрешались свидания с «женихом» и, главное, передачи.

Однажды — это случилось за Невской заставой — ее чуть было не выследили шпики. В другой раз она была арестована на студенческой демонстрации и отсидела четыре дня в полицейском участке, освободившись под отцовское поручительство.

Напоминало все это увлекательную, волнующую и не очень-то опасную игру в революцию. И, как всякая игра, быстро кончилось.

Отрезвела она после баррикадных сражений и виселиц 1905 года. На смену былой восторженности пришел отчаянный страх за свою судьбу.

Характеры людские, говорят, полностью раскрываются в трудные времена испытаний. Комаров, сейчас лично ее допрашивавший, заработал тогда ссылку в Сибирь, Профессор дожидался казни в одиночке смертника, а она как раз в ту пору с головой погрузилась в личное, в неизъяснимо сладостное и лишь ей одной принадлежащее.

Началось-то все это еще раньше, задолго до грозных сполохов революционной бури. Нагрянула вдруг любовь. Никто до этого и смотреть не хотел в ее сторону, считали дурнушкой, и вдруг — любовь. Роковая, как принято было выражаться, неотвратимая. С мимолетными встречами на сырых от весенних дождей каменноостровских аллеях, с выматывающими сценами ревности, примирения и новых ссор. «Пропади все пропадом, не хочу никого видеть и знать, лишь бы он был вечно моим», — шептала она, словно молитву, торопясь на очередное свидание.

Но возлюбленный бросил ее, вернувшись к законной жене. Бросил жестоко и вероломно, без предупреждения.

На самоубийство у нее не хватило духу. Пришлось возвращаться в отчий дом.

«Я не сомневался, что ты сделаешь меня посмешищем!»— кричал адвокат, искоса посматривая на кривые рахитичные ножки незаконнорожденного внука. Впрочем, кричал недолго, скоро успокоился, приказав ей выбросить из башки всю дурь: «Доучивайся, сударыня, выращивай сына, коли уж родила, а в политику больше не лезь!»

И она последовала отцовскому совету. Благополучно окончила курс в медицинском институте, служила затем в приюте для неимущих женщин, а спустя три года, несказанно удивив всех знакомых, выскочила замуж. Удивляться и впрямь было чему: этакая страхолюдина, один нос торчит на лице, да еще с «приданым», нагулянным бог знает в каких подворотнях, а сделалась вдруг супругой подающего надежды молодого ученого.