Бить или не бить?

«С того знаменитого для правосудия и человечества времени, когда европейские народы отменили пытки и истребили орудия ее, — одна Россия сохранила у себя кнут, коего одно наименование поражает ужасом народ российский и дает повод иностранцам заключать, что Россия находится еще в диком состоянии. Кнут есть мучительное орудие, которое раздирает человеческое тело, отрывает мясо от костей, режет по воздуху кровавые брызги и потоками крови обливает тело человеческое; мучение лютейшее всех других, ибо все другие, сколь бы болезненны они ни были, всегда менее продолжительны, когда для 20-ти ударов кнутом потребен целый час, а иногда мучение продолжается от восходящего до заходящего солнца… Пока сохраняется кнут, бесполезно реформировать наши законы: правосудие будет всегда оставаться в руках палача. Необходимо как можно скорее отменить это кровавое зрелище, карая преступников выставлением у позорного столба в цепях и особых одеждах» (Там же).

Обсуждая проект нового уголовного законодательства, Государственный Совет учел и предложения Особого комитета 1817 г. Но, хотя за отмену кнута проголосовали тринадцать членов, а за его сохранение — лишь четверо и один воздержался, никаких практических последствий обсуждение не имело.

После 1825 г. эта задача стала и вовсе неактуальной. В отличие от своего старшего брата Николай I считал либеральные реформы ненужными и опасными. Новый Свод Законов (1832) сохранил торговую казнь, хотя ограничил сферу ее применения пятьюдесятью самыми опасными преступлениями. По двадцати девяти статьям преступления, ранее каравшиеся торговой казнью (оскорбление должностного лица, сопротивление властям, тяжкие раны и увечья, скотоложство, лживая присяга, злостное банкротство и т. п.), теперь стали наказываться плетьми, причем публичное наказание плетьми обычно сопровождалось ссылкой, отправкой в арестантские роты и смирительные дома.

Кроме того, появилось такое исправительное наказание, как сечение розгами. Розгу делали из десяти-пятнадцати тонких прутьев около метра длиной, связывая их в пучок веревкой. Для наибольшей болезненности прутья использовали не слишком свежие, но и не слишком сухие. Одной розги хватало на десять ударов, после чего ее заменяли. Применялись розги практически везде.

Свод Законов 1832 г. освободил от телесных наказаний дополнительные категории населения: жен и детей купцов 1-й и 2-й гильдии и представителей еврейского и магометанского духовенства. Мещане и купцы 3-й гильдии теперь могли быть телесно наказаны лишь по приговору уголовного суда. Некоторые льготы получили и дети: до 17-летнего возраста их стало нельзя публично наказывать кнутом или плетью, детей от 10 до 15 лет могли наказывать только розгами, а от 15 до 17 лет — также и плетьми. Остальное население осталось во власти кнута. Александр Полежаев писал в стихотворении «Четыре нации» (1827):

В России чтут
Царя и кнут,
В ней царь с кнутом,
Как поп с крестом:
Он им живет,
И ест и пьет.
А русаки,
Как дураки,
Разиня рот,
Во весь народ
Кричат: «Ура!
Нас бить пора!
Мы любим кнут!»
Зато и бьют
Их как ослов,
Без дальних слов
И ночь и день,
Да и не лень:
Чем больше бьют,
Тем больше жнут,
Что вилы в бок,
То сена клок!
А без побой
Вся Русь хоть вой —
И упадет,
И пропадет!

Как ни жесток был закон, правоприменительная практика оказывалась еще страшнее. Людей нередко наказывали по ошибке. В «Былом и думах» Герцен рассказывает, что в 1843 г. в Москве происходили странные пожары, а поджигателей найти не могли:

«Комиссия, назначенная для розыска зажигательств, судила, то есть секла — месяцев шесть кряду — и ничего не высекла. Государь рассердился и велел дело окончить в три дня. Дело и кончилось в три дня; виновные были найдены и приговорены к наказанию кнутом, клеймению и ссылке в каторжную работу. Из всех домов собрали дворников смотреть страшное наказание „зажигателей“. Это было уже зимой, и я содержался тогда в Крутицких казармах. Жандармский ротмистр, бывший при наказании, добрый старик, сообщил мне подробности, которые я передаю. Первый осужденный на кнут громким голосом сказал народу, что он клянется в своей невинности, что он сам не знает, что отвечал под влиянием боли, при этом он снял с себя рубашку и, повернувшись спиной к народу, прибавил: „Посмотрите, православные!“