Бисмарк

Седьмого мая 1866 года, когда Бисмарк шел по берлинской улице Унтер-ден-Линден, возвращаясь из королевского дворца в Министерство иностранных дел, в него с близкой дистанции выстрелил из револьвера студент Фердинанд Кохен-Блинд. Две пули были выпущены в спину главе правительства, еще три — в схватке, после того, как Бисмарк обернулся и схватил нападавшего. Последние два выстрела производились в упор: Кохену-Блинду удалось приставить дуло револьвера вплотную к телу своего противника. Именно они несли наибольшую опасность: сам Бисмарк в первые секунды считал, что с ним покончено. В реальности он отделался легкими ранениями; осматривавший его медик заявил: «У меня нет иного объяснения, кроме того, что здесь действовала рука Господа»[411]. В реальности все объяснялось тем, что револьвер был не слишком хорошим, а министр оделся весьма тепло: под толстым пальто находились еще четыре предмета гардероба. Пули, потеряв значительную часть своей и без того невысокой начальной скорости, срикошетили от ребра.

Инцидент вызвал неоднозначную реакцию общественности; во многих местах, особенно на юге Германии, открыто сожалели о том, что покушение провалилось. Одна из вюртембергских газет прославляла Кохена-Блинда как человека, «который посвятил свою жизнь тому, чтобы освободить Отечество от чудовища»[412]. Сам Бисмарк воспринял промах студента как некое свидетельство своего божественного предназначения. Кроме того, он использовал покушение для того, чтобы изобразить себя жертвой революционеров, страдающей за свои консервативные убеждения. Именно в таком тоне он сообщил о произошедшем в Петербург.

Однако не только либералы ненавидели Бисмарка; против него выступили и бывшие товарищи по борьбе. Предложение ввести всеобщее избирательное право повергло консерваторов в ужас. На страницах «Крестовой газеты» Эрнст Людвиг фон Герлах, окончательно разошедшийся в это время со своим прежним питомцем в политических взглядах, горько упрекал Бисмарка в том, что он проводит революционную политику, разрушая старинную дружбу между двумя великими державами: «Нужно беречься от чудовищного заблуждения, что заповеди Господни не охватывают сферы политики, дипломатии и войны, что в этих сферах нет высшего закона кроме патриотического эгоизма»[413]. Бисмарк, всегда весьма чувствительно относившийся к критике в свой адрес, воспринял это очень тяжело и заявил, что эта статья ранила его сильнее, чем Блинд[414]. Герлах попытался спасти хотя бы личную дружбу между ними, однако во время встречи бывший ученик даже отказался пожать ему руку; их разрыв стал окончательным и бесповоротным.

О «братоубийственной войне», которая ввергнет страну в пучину бедствий, много говорила и придворная группировка во главе с Аугустой и кронпринцем. Здесь мечтали о том, чтобы сместить Бисмарка и сделать его преемником прусского посла в Париже фон дер Гольца, заявляя, что нынешняя политика подвергает страну большим опасностям без серьезных надежд на успех. О «безумной политике Бисмарка» писал и посол в Лондоне граф Альбрехт фон Бернсторф[415], вопрошая: «Как мы должны вести большую войну на уничтожение, не заключив мир в собственной стране, против воли подавляющего большинства народа?»[416] В апреле Бисмарк даже заявил итальянскому послу графу Джулио Камилло ди Барралю де Монтеврару, что все прусские дипломаты работают против его проектов. Позиция придворной группировки не могла не влиять на настрой короля Пруссии, который колебался, понимая всю сложность ситуации. Бисмарку приходилось тратить огромное количество времени и сил, чтобы убедить монарха в необходимости вступить в схватку. В Берлине шутили, что глава правительства напоминает часовщика, вынужденного каждое утро заводить остановившиеся часы[417]. Еще в конце мая Вильгельм I заявлял, что вопрос нужно ставить не «как мы поведем войну?», а «как нам сохранить мир?»[418]

Наконец, Бисмарку не удалось обеспечить надежного благожелательного нейтралитета ни одной из великих держав. И в Париже, и в Петербурге были готовы в подходящий момент вмешаться в конфликт и продиктовать мир на выгодных им условиях. Что касается Великобритании, то в одиночку она пока не проявила активности, однако в случае совместного демарша России и Франции англичане вряд ли остались бы в стороне. В результате для достижения поставленной цели Пруссии следовало не просто победить, а победить быстро и решительно. При этом стоит еще раз подчеркнуть, что во всей Европе австрийская армия считалась качественно лучшей, чем прусская. Многие военные эксперты были убеждены, что победа останется за Габсбургами.