Итальянцы, в свою очередь, принимали во внимание благожелательную позицию императора французов. Конфликт между немецкими державами давал Наполеону III возможность половить рыбку в мутной воде. Он рассчитывал на длительную австро-прусскую войну, которая даст возможность Франции, выждав достаточное время, вмешаться в нужный момент. Бисмарк прекрасно понимал это: вполне возможно, писал он, что «император Наполеон использует превратности большой войны между Пруссией и Австрией в своих интересах»[405]. Добиться от Парижа каких-либо надежных гарантий оказалось невозможно.
Активность стал проявлять и Петербург: российский император попытался взять на себя роль посредника в назревающем конфликте. Ни ненависть к австрийцам, ни нежные чувства к своему прусскому дяде не заставляли Александра II забыть о государственных интересах, а они требовали от него не оставаться пассивным наблюдателем происходящего на западных границах империи. В начале апреля он выступил с компромиссными предложениями. Российское вмешательство в разворачивавшийся дипломатический кризис оказалось крайне неприятным для Бисмарка. Отвечая на упреки в нарушении монархической солидарности и заигрывании с революцией, прусский министр-президент писал в Петербург: «Королевское правительство далеко от того, чтобы изменить консервативным принципам и вступить на путь революционных устремлений»[406].
Тем не менее 9 апреля Бисмарк сделал первый открытый шаг на пути к войне. Он внес в Бундестаг предложение о созыве общегерманского парламента, сформированного на основе всеобщих и прямых выборов. Это был явный вызов, брошенный Вене, и способ привлечь на свою сторону немецкое национальное движение. «Немецкий парламент поможет нам больше, чем целый армейский корпус», — полагал глава прусского правительства[407]. Однако общественность реагировала весьма скептически: многие не доверяли Бисмарку и полагали, что речь идет о чистой демагогии. Один из берлинских сатирических журналов прокомментировал прусское предложение, заявив, что если министр-президент будет дальше продолжать в том же духе, то выпуск издания придется остановить, поскольку оно просто не сможет конкурировать с главой правительства по части сатиры и юмора.
Бисмарк сдаваться не собирался. В мае он при посредничестве Теодора Бернгарди[408] установил контакт с умеренными лидерами Немецкого национального союза, которым не уставал подчеркивать общность их внешнеполитических задач. Однако шаг, направленный на формирование альянса с национальным движением, не принес немедленного успеха. Зато вновь всполошились в Петербурге, где считали, что от прусской инициативы веет ненавистным революционным духом. В разгоравшемся конфликте симпатии многих представителей российской правящей элиты были явно не на стороне Пруссии.
В Бундестаге прусское предложение было отвергнуто, а австрийский ответ не заставил себя долго ждать. 26 апреля монархия Габсбургов фактически перечеркнула Гаштейнскую конвенцию, заявив о намерении передать вопрос будущего северных герцогств на рассмотрение органов Германского союза. В то же время венские политики, наученные горьким опытом Итальянской войны, не собирались брать на себя роль нападающей стороны. Стать агрессором в глазах всей Европы они любезно предоставляли Бисмарку.
К началу мая ситуация для главы прусского правительства выглядела довольно безрадостно. Ему не удалось добиться большинства поставленных целей. Единственным безусловным достижением стал союзный договор с Италией, благодаря которому часть австрийской армии отвлекалась на южный театр военных действий и силы на австро-прусской границе оказывались более или менее равными. Однако все попытки привлечь на свою сторону сколько-нибудь значимые немецкие княжества не увенчались успехом. Только зависимые от Пруссии мелкие северогерманские государства были готовы ее поддержать, однако большого практического смысла это не имело. Ни Ганновер, ни Саксония, ни тем более Бавария и Вюртемберг не согласились выступить против Австрии или хотя бы остаться нейтральными. Их вооруженные силы были относительно невелики и не слишком высокого качества, однако вместе взятые могли доставить пруссакам значимые неприятности.
Не удалось Бисмарку и мобилизовать в свою поддержку немецкое общественное мнение — ни в Пруссии, ни за ее пределами. Более того, перспектива «братоубийственной войны» вызывала по всей Германии бурю ненависти по отношению к ее предполагаемому зачинщику. А в роли такового выступал именно Бисмарк; свалить хотя бы часть ответственности на Вену ему не удалось. Шлезвиг-гольштейнский политик Люциус Карл фон Неергаард в конце мая заявлял, требуя от немецких либералов поддержать Австрию в борьбе против Пруссии: «Оставаться нейтральным в гражданской войне — это предательство!»[409] Как писал в своих воспоминаниях Дельбрюк, «вся страна была против войны. Либеральная партия обвиняла глубоко ненавидимое ею правительство в том, что оно без необходимости ведет дело к кровопролитию»[410].