Вопрос о том, насколько реалистичными были эти рекомендации, остается открытым. Во всяком случае, попытка их осуществления была бы сопряжена с очень серьезным риском остаться в изоляции. Высказывается предположение, что Бисмарк вел тонкую игру, предлагая смелые альтернативы исключительно для того, чтобы дискредитировать оппонентов и проложить себе дорогу к ответственным постам[256]. Как бы то ни было, но большого впечатления в Берлине его призывы не произвели; сторонники антифранцузской линии одерживали верх, Пруссия провела мобилизацию. Азатем и «окно возможностей» стремительно захлопнулось. В июне австрийская армия потерпела одно за другим два поражения — при Мадженте и Сольферино; и хотя до настоящего разгрома дело не дошло, Франц Иосиф решил не рисковать и завершить кампанию, зафиксировав убытки. В начале июля война закончилась Виллафранкским перемирием, за ним последовал предварительный мирный договор, по которому Австрия отказалась от Ломбардии.
Итальянская война наглядно продемонстрировала, насколько серьезные перемены произошли в системе международных отношений в Европе. Еще несколько лет назад масштабные изменения статус-кво, произведенные одной великой державой за счет другой при невмешательстве остальных, были немыслимы. Теперь механизм «Европейского концерта», направленный на поддержание мира и стабильности, попросту не сработал. Это открывало «окно возможностей» для дальнейших перемен, и прусский посланник в Петербурге выступал за то, чтобы воспользоваться шансом.
Пока что это принесло ему только нападки со стороны политических оппонентов. В конце июня барон фон Шлейниц официально направил ему пожелание «во внеслужебных разговорах и отношениях по возможности оставаться на позициях своего правительства»[257] — то есть, попросту говоря, не критиковать действующее министерство. Многие при дворе считали его беспринципным политическим авантюристом, готовым подвергнуть страну опасности ради собственной карьеры. Сам Бисмарк весьма болезненно реагировал на происходившее в Пруссии. Иоганне он писал: «Наша политика приводит меня в дурное настроение; мы остаемся челноком, который бесцельно носится по собственным волнам под порывами чужих ветров; и это грубые и дурно пахнущие ветра. Как все же редки самостоятельные люди в столь примечательной нации, как наша»[258].
На фоне этих переживаний резко ухудшилось состояние здоровья прусского посланника. После сорока лет его организм в принципе тяжело реагировал на стресс, и многие последующие болезни Бисмарка носили в значительной степени психосоматический характер. На плохое самочувствие он жаловался еще в начале года, узнав о своем назначении в Россию. В июне он еще съездил в Москву, которая произвела на него большое впечатление, но затем сильно простыл в сравнительно холодном и сыром петербургском климате и некоторое время страдал от ревматических болей. Кроме того, напомнила о себе рана на ноге, полученная в 1857 году на охоте в Швеции в результате падения со скалы и с тех пор толком не залеченная. «Болезнь, ревматически-гастро-нервозная, — писал Бисмарк сестре в ироническом тоне в конце июня, — поселилась в районе печени, и врачи боролись с ней кровососными банками и шпанскими мушками и горчицей по всему телу, однако в итоге мне удалось, после того как я уже наполовину переселился в иной мир, убедить медиков, что мои нервы были ослаблены непрерывной напряженной деятельностью и раздражением в течение восьми лет, и дальнейшие кровопускания попросту сделают меня слабоумным. Но моя крепкая натура быстро справилась, особенно с тех пор как мне в умеренных дозах прописали игристое вино»[259]. О российских врачах, как и о многих других специалистах, Бисмарк был весьма невысокого мнения. С ногой получилось еще хуже. Приложив рекомендованный немецким доктором пластырь к больному месту, он вскоре почувствовал сильную боль. Прибывший медик попытался осуществить хирургическое вмешательство, которое окончилось тем, что оказалась повреждена вена. Одно время Бисмарк даже подозревал, что стал жертвой коварства австрийцев, которые подкупили врача. Как оказалось впоследствии, медик был на самом деле сыном кондитера, который никогда не сдавал экзаменов и являлся по существу наглым самозванцем. В июле дипломат отправился на корабле в Берлин, чтобы продолжить лечение. Вопреки прогнозам российских медиков, которые предрекали ампутацию ноги, ему удалось поправиться, однако на это потребовалось около двух месяцев. Бисмарк провел их в основном на водах.