Бисмарк

В мае 1876 года представители государств — членов Союза трех императоров встретились в Берлине. Князь Горчаков прибыл в германскую столицу с требованием предоставить широкую автономию славянским народам Османской империи. Граф Дьюла Андраши высказывался за гораздо более умеренную реформу. Бисмарк заявил, что от Германии нельзя требовать выбирать между ее союзницами, по сути поддержав австрийские предложения. Петербург вынужден был пойти на компромисс с Веной, достигнутый на переговорах в Рейхштадте в начале июля. Однако в сложившейся ситуации это соглашение не могло носить долговременный характер. Борьба продолжалась.

Стремясь добиться от Берлина более активной поддержки, Горчаков в августе 1876 года предложил Бисмарку выступить с инициативой созыва европейского конгресса по Восточному вопросу. Канцлер отреагировал скептически, заявив: «Я всегда слышал слово «Европа» из уст тех политиков, которые требуют от других держав что-то такое, чего они не рискуют требовать от собственного имени»[662]. Он ответил отказом, однако счел необходимым подсластить пилюлю. К Александру II был в качестве посланца германского императора отправлен генерал-фельдмаршал барон Эдвин фон Мантейфель. С собой у него имелось собственноручно написанное Вильгельмом I письмо, в котором черным по белому значилось: «Воспоминания о Вашей позиции по отношению ко мне и моей стране с 1864 по 1871 год будут, что бы ни случилось, определять мою политику по отношению к России»[663]. Российским руководством это было воспринято как карт-бланш, и 1 октября 1876 года Александр II через прусского военного уполномоченного в России генерал-лейтенанта Бернгарда фон Вердера задал руководству Второго рейха предельно прямой вопрос: как поведет себя Берлин, если между Россией и Австро-Венгрией начнется война?

Бисмарк оказался в довольно сложной ситуации. Прямо отказать Петербургу в поддержке он не мог, обещать ее — тем более. Конфликт двух держав был совершенно не в его интересах. Ответ канцлера гласил: Германия «сначала предпримет попытку убедить Австрию сохранить мир даже в случае русско-турецкой войны, и эти усилия, насколько до сих пор известно о намерениях Австрии, не останутся бесплодными […]. Если, несмотря на все наши усилия, мы не сможем предотвратить разрыв между Россией и Австрией, то Германия не видит в этом повода отказываться от своего нейтралитета»[664]. В письме, направленном германскому послу в России генерал-лейтенанту Гансу Лотару фон Швейницу, Бисмарк высказался еще более четко: «Нашим интересам не отвечало бы такое развитие событий, при котором коалиция всей остальной Европы, если бы военное счастье отвернулось от русского оружия, нанесла серьезный и продолжительный ущерб российской мощи; но столь же глубоко интересы Германии оказались бы задеты в том случае, если бы независимость Австрии или положение ее как великой европейской державы оказалось бы в опасности»[665]. Александр II был недоволен: он считал, что немцы перед ним в большом долгу, а теперь отказываются платить по счетам.

Однако Бисмарк не собирался менять свою позицию. 5 декабря, выступая в Рейхстаге, он заверил депутатов в незаинтересованности немецкой дипломатии в Восточном вопросе, «не стоящем костей даже одного померанского мушкетера», и подчеркнул желание сохранять добрые отношения со всеми державами, которые, однако, не должны пытаться эксплуатировать германскую дружбу сверх всякой меры[666]. Восточный вопрос, раз уж он стоял на повестке дня, канцлер собирался использовать, чтобы отвлечь внимание европейских держав и обеспечить германской дипломатии большую свободу действий. Это была достаточно сложная и рискованная игра, однако ничего другого в данной ситуации не оставалось.

В конечном итоге российская дипломатия сумела напрямую договориться с Веной и Лондоном относительно условий, при которых Петербург мог начать войну. Пушки заговорили в апреле 1877 года; российские войска после отклоненного ультиматума перешли турецкую границу и начали то, что на языке сегодняшней дипломатии называется «гуманитарной интервенцией». Европа замерла в ожидании исхода столкновения. Вопреки многим прогнозам кампания затянулась; наступающая российская группировка на много месяцев застряла под Плевной, неся большие потери.