Биос (ЛП)

Тем не менее, он вдруг понял, что взирает на умирающего с чувством, близким к ужасу перед сверхъестественным.

Мавровик рассмеялся. Ужасный звук; изо рта запузырилась розовая жидкость. Автоматические аспираторы осушили его ротовую полость и глотку. Руки пациента напряглись, словно он хотел сбросить привязи и дотянуться до Неффорда — управляемого Неффордом робота, — чтобы притянуть его к себе.

Жуткая мысль.

— Мы — их сироты! — заявил Мавровик.

То были его последние слова.

* * *

Раман тоже умерла, примерно в то же время, но спокойнее. Со смертью последних пациентов в палате карантина стало тише, хотя бешеная активность продолжилась: роботы отбирали образцы крови и тканей, упаковывали трупы. Время от времени в воздух взмывали облачка жидких стерилизаторов и газов.

Когда тело Мавровика было запаковано в мешок и увезено прочь, Неффорд позволил себе испустить долгий вздох. Он поставил управляемого робота на место и снял шлем.

Неффорд отожествлял себя с роботом настолько долго, что собственное тело показалось ему неуклюжим и чужим. Он весь покрылся потом; одежда промокла насквозь, и Неффорда отшатнулся от собственного запаха. Ему хотелось выпить много-много воды и принять горячий душ. По всему, он должен был быть голоден — пропустил завтрак, — но от мысли о еде мутило.

У закрытой переборки его встретил Кинсольвинг.

— Ты поговорил с Дегранпре? — спросил его Неффорд.

— Направил ему сообщение на планшет…

— Сообщение на планшет?

Событие вроде этого требовало личного общения. Неффорд бы сам это сделал, не возись он с Мавровиком.

— Управляющий Дегранпре уже знает об этой ситуации. Я попросил его о встрече. Но он уже распорядился расширить зону карантина, — сообщил ему Кинсольвинг таким извиняющимся тоном, словно ожидал, что его за это побьют.

— Расширить зону? Не понял.

— Зона карантина расширена до этой переборки. Весь модуль перекрыт наглухо, — пояснил Кинсольвинг и опустил голову. — Вплоть до дальнейших распоряжений никто отсюда не выйдет. Включая и нас с вами.

15

Сны были очень, очень плохими.

Дождь обрушивался на полиплексовое укрытие чередой барабанных дробей. Порывы ветра приводили в замешательство роботов поддержки, которые периодически будили Зою ложными сигналами тревоги, ошибочно принимая удары ветра за движение некоего призрачного хищника. Зоя то погружалась в неглубокий сон, то выходила из него.

Разумеется, она по-прежнему была одна. Такой же одинокой, как первая двоякодышащая рыба, которая выползла с мелководья на берег. И это нормально, должно быть нормально. Те мужчины и женщины, которые первыми добрались до дальних рифов Солнечной системы, чтобы оказаться в заточении внутри беспросветных ледяных пещер, — они тоже были одни.

Но у одиночества много аспектов.

Зоя знавала людей, которые мечтали об одиночестве — и тех, кто его страшился. На Земле нельзя по-настоящему остаться в одиночестве, там легко спроецировать весь спектр надежд и страхов на эту недостижимую пустоту, на вакуум, заполненный лишь тобою. Одиночество означает свободу, отсутствие всякого стыда, отпущение грехов — или просто потерю всех координат.

Фантазии.

Одиночество — это прислушиваться к дождю, барабанящему по тонкой мембране между нею и ядовитой природой, подумала Зоя. Одиночество подразумевает воспоминания, разбухающие, чтобы превратиться в кошмары.

В её снах она вновь была в Тегеране.

По словам врачей Трестов, эти воспоминания были надёжно спрятаны. Но то, что изменило Зою — чем бы это ни было, — похоже, одновременно и сорвало цепи, сдерживающие память. Стоило закрыть глаза, как перед нею вновь вставали ужасные картины.

* * *

Детский дом для сирот был склепом, сложенным из шлакоблоков. Он раскинулся на целые акры маслянистого гравия, со всех сторон окружённый смертоносными оградами из армированного стекла. Как и большинство благотворительных приютов, рассыпанных по Азии и Европе, детский дом был осколком чумного столетия. Когда-то в прошлом он вполне мог быть гуманитарным проектом, одним из великих социальных проектов первых Трестов, но к этому времени он стал едва ли чем-то большим, чем коллектором для государственных борделей. Позднее его управляющие сообразили, что могут повысить свои личные доходы, сдавая подопечных в аренду на публичном рынке или, как минимум, на той части рынка, которая слишком бедна или больна для того, чтобы получить доступ к лицензируемым постелям.

Недостатком было то, что обитатели Образовательного коллектива Западного Квадранта Тегерана — как во всеуслышание гласила надпись на воротах — не получали даже того минимума медицинского надзора, который требуется в самых непритязательных лицензируемых борделях. Аналогично и клиенты, главным образом работяги с местных заводов Трестов, опоясавших город, не проходили особого осмотра.