Биоген

Я выныриваю на поверхность моря, набираю полные легкие воздуха и опять пытаюсь достигнуть дна. Периодичность моих ныряний учащается, сливаясь с барабанами сердца. Борьба продолжается, переходя в остервенение, и я начинаю задыхаться. В это мгновение гул нарастающих аплодисментов будит сознание эпилепсика[280], возвращая ему действительность в момент окончания музыкально-хореографического представления, и я вижу, что зал приветствует мое пробуждение аплодисментами, а я, избавленный от кошмара, сижу в кресле с благодарной улыбкой утопленника на бледном, как смерть, лице…

13

Как губка – мел со школьной доски, соленые волны Черного моря смыли ноэму[281] одесского театра в сознании ребенка одним прыжком.

Скопления воды на поверхности планеты, как бы они ни назывались: море, океан, река, озеро, пруд, ерик (главное, чтобы теплый), для Водолея – это всегда возможность психического, физиологического, этнического, религиозного и медицинского катарсиса.

Встреча с водой – это встреча резинки с каракулями прошлогоднего карандаша. Ррраз – и нет каракулей грусти, тоски и депрессии, в гардеробе различных процессов внутреннего мира высокоорганизованной материи средней интенсивности, образующей эмоциональный фон для протекающих психических курьезов в настроении ребенка, попавшего (ценой невероятных усилий) сначала на этот свет, а потом (ценой билета в один рубль пятьдесят копеек) на балет.

«Вот билет на балет, на тот свет билета нет», – спел в песне Игорь Корнелюк, испытав похожие впечатления от обладания пропуском в «оперу для глухих»[282], когда пришла пора доставать из кармана амбивалентный (по отношению к кондуктору) билет и обменивать его на кратковременную популярность.

Поэтому, немного поразмыслив над предложением мамы найти новое занятие, я смирился с ее настойчивостью, и на следующий день, после школы, меня отвели в балетную студию. Студия располагалась в здании Дома офицеров, находящегося на площади Ленина – вождя, изможденного величием (до неприличия) порабощенного им народа.

Торец здания выходил на улицу героической Тринадцатой гвардейской дивизии, и в нем располагался кинотеатр «Салют». Балетом мы занимались в холле. Два или три месяца преподавательница морочила мне голову растяжками и прыжками. Я освоил обе детали. На этом все и закончилось, потому что учить меня (как всегда) стало просто нечему. Хотя я-то как раз мог проинструктировать учителя, как правильно заряжать бутылки карбидом, чтобы не порезать во время выстрела рук и не лишиться зрения.

Мульт: А зачем учительнице балета стрелять из бутылок с карбидом?

Я: А зачем мальчику, стреляющему из бутылок с карбидом, изучать балет, если у него уже есть самострел и он готов защищать родину индейцев и идти в наступление?..

К большому разочарованию мамы, балет не сделал ее Дэйва серьезнее и не привил тяги к учебе. Я по-прежнему рисовал, рисовал, рисовал и разрисовывал рубашки товарищей, превращая их в пиратские полотна Пикассо, когда мне хотелось поиграть в футбол или подышать свежим воздухом. И классный руководитель уже не экспериментировала с показательными постановками лицедея в угол. Она выгоняла меня сразу за дверь, и я отправлялся в свободный полет, потому что знал уже тогда, что жизнь – это чудо. Чудо – это когда ты свободен. Свобода – это жизнь!

Вскоре за мной стали посылать ребят из третьего класса. Попытка привлечения к этой операции двух второклашек закончилась для них плачевными соплями, после того как полный, розовощекий, с оттопыренными ушами здоровячок решил напасть на меня сзади в тот самый момент, когда я отрабатывал балетную позу арабеска penchée[283]. Второклассник получил пяткой в нос и, видимо, первый серьезный опыт стратегической ошибки в тылу противника. Потеря лидера лишила уверенности его товарища, и они отступили на прежние позиции – в помещение школы.