BIANCA

Да ведь это только сказать легко – разобраться. Кому оно нужно – хозяйство-то это, кроме тебя самой? Поглядишь окрест: мерзость запустения пришла в северные наши края. Старики ещё смердят как-то на свои грошовые пенсии, да с картохой и редькой на огороде, доживают свой век. Народ средних годов, чьё детство пришлось на советские годы, а зрелость на капитализм, те только покуда и колобродят. Мутят какой-никакой бизнес. Беззаконно лесом промышляют, да зверем диким, да ягодой. Словно чудь белоглазая, дикая. А уж те, что помоложе, кто советской-то власти и не слыхивал, с деревней жизнь свою даже не связывают. Прутся в какие-то колледжи да институты, чтобы, овладев там какой-никакой корочкой, двинуть в города и районные центры поближе к разврату, разной подлости и греху. И возвращаются в родную деревню теперь уже в роли дачников-неудачников, и в городах не ставших городскими, и родину малую утеряв. Но только про это уж несколько лет талдычат, да что толку? Умирают старики. Детишки их повзрослевшие заколачивают досками окна, да выбрасывают не нужное им барахло, да, может, даже и всплакнут, вспоминая вдруг головокружительное своё тут детство, да скоро умчатся, оставляя отцовский дом на скорую погибель. Без хозяина любой дом, как известно, погибает очень быстро, словно поражённый какой-нибудь раковой опухолью человек. Протечёт ли и без того худая, стариковскими руками латанная крыша. Треснет ли от студёного ветра стекло. Глядишь, через пару лет уже и труба печная осыпалась, и стропила коегде обломились, и вьюга метёт-засыпает светёлки, какие ещё недавно полнились жизнью. А уж продать дом в деревне – и вовсе бессмысленная затея. Тем, что по соседству небо коптят, ещё одна фазенда и даром не сдалась, у дачников – свои дома – пристанища. Единственная надежда на столичных гостей, что заезжают не чаще двух раз в год, чтобы походить с ружьишком по лесу, настрелять уток, рябчиков да косачей, однако и они, хотя бы и приезжают на север на дорогих, сверкающих на солнце, тяжёлых джипах, хоть и привозят с собою иноземный харч да бутылки с заморскими этикетками, до денег охочие, этим проще жильё снимать.

Почитай, целую неделю кумекала Ольга Рябинина, что ей делать с большим наследством испанского своего идальго. Трактор сбагрила сразу, за полцены, на пилораму, где, на счастье, собственная техника надолго вышла из строя, как водится, по причине лености нерадивого тракториста. Сети, мотор «Ветерок» да китовый гарпун в довесок уступила за бесценок местным браконьерам. Уложила в сундук иконы, укутав байковым детским одеяльцем, туда же отправился альбом с фотографиями – осколками прежней, молодой и счастливой её жизни, сберегательная книжка с беспроцентным вкладом на шесть тысяч рублей, ветхие документы, подтверждающие её появление на свет, заключение брака да трудовую деятельность, по которой можно было проследить весь путь Ольги Андреевны Рябининой со дня окончания восьмого класса до развала СССР. Уместились в кованный специальными «морожеными» накладками сундук фарфоровый сервиз Ленинградского завода, подаренный ещё родителями на свадьбу, мамины коралловые бусики, гипсовый барельеф с профилем товарища Сталина, несколько писем в жёлтых конвертах, посланных ей в районный роддом щедрым когда-то на нежные слова мужем. А ещё – почти новое Евангелие в зелёном переплёте, затёртый молитвослов да дерматиновый помянник с длинной вереницей ушедших имён.

Хотя и считались Рябинины по местным понятиям людьми зажиточными, однако ж, когда пришло время, что называется, собирать камни, поняла Ольга, что похвастаться ей особо нечем. Из всех богатств разве что золотой крестик на шее ценою в три тысячи рублей, что подарил ей на пятидесятилетний юбилей Николай, и золотое колечко с бирюзой – на рождение дочери. Остальные деньги, полученные от продажи молока, шкурок, картошки и кроликов, вновь, как теперь говорят, инвестировались в дело: в новый инкубатор, в прививки для скота и птицы, в запчасти к тракторам и, само собой, в бочки с соляркой. Может, и были у Николая какие тайные от неё схроны да заначки, однако про них ей было неведомо.

Многое решила оставить как есть. Всю мебель. Коврик с фигурами трёх охотников на привале, сотканный, говорят, с какой-то известной картины. Телевизор цветной со спутниковой антенной, корейский радиотелефон, самогонный аппарат, посуду и кухонную, так необходимую ещё недавно дребедень: чугунки, кастрюли, вёдра, ухваты. Не тащить же ухват в Испанию! «Да мало ли что, – рассуждала Ольга, – вдруг что пойдёт не так, что, если брешет Николай про свои богатства или бабёнка новая успела ободрать его как липку. Будет куда отступать. И куда, на худой конец, вернуться». Да и для Маруськи дом – родное гнездо, пригреет, коль опостылит ей кальсоны вдовца стирать да девкам его подтирать сопли.

Когда с недвижимостью, техникой и сборами было, наконец, покончено, пришёл черёд думать, как поступить с живностью.