BIANCA

Горькое это утро раскрылось солнечным, прозрачным. Падал осенний лист, и в падении этом тоже была печаль расставания, смерти. Но по-весеннему звонко щебетали лесные птахи, нити паутины невесомо парили над сухим жнивьём, над которым во всей своей безбрежности растекалась бескрайняя голубая атмосфера. Красота мироздания рождала горькое и одновременно светлое предчувствие: жизнь продолжится, даже если мы этот мир покинем. Он останется прежним, невыразимо прекрасным, а мы, возможно, обретём другой мир – лучший.

Медленно, с частыми остановками и свинцовой тяжестью во всём теле, с непреходящей болью в израненных культях, тащилась Бьянка к дому. Когда останавливалась, ложилась на жухлую листву, закрывала бессонные глаза, чувствуя под животом влажную прохладу грядущих стуж, а шкурой нежаркое касание солнечных пятен. И вновь поднималась, брела звериной тропой к чужой теперь, наполненной её одиночеством деревне.

Ольга Рябинина заметила исчезновение собак, старой и молодой, только под вечер прошлого дня, когда увидела их непочатые миски. Да и голосов их она не слышала, почитай, целый день. Бьянка и прежде могла уйти надолго в магазин к Любаше или пролежать возле печки Льва Николаевича Толстого. А то и сопровождать Костю Космонавта в коротких его странствиях по окрестным селениям. Однако и ночью она не слышала возни неугомонной Булки или сонных вздохов Бьянки. Новым днём она их тоже не нашла. По простоте душевной решила, что старая сука, должно быть, пошла подыхать подальше от человечьих глаз, а младшая – за ней увязалась. «Так я скоро совсем бобылкой останусь, – горько усмехнулась про себя Ольга, – даже собаки, и те меня бросили». Однако оставалась покуда и другая животина, которая требовала воды, сечки, комбикормов, вымытого каждый день вымени, выгребания навоза, сбора и выпаривания яиц, выпаса и дойки. Да и помимо того: избу вымести, печь натопить, дров натаскать, да воды из колодца, да приготовить себе какой-никакой снеди, да ещё до сельпо прошвырнуться на велике. Словом, за весь следующий день Ольга о собаках даже не вспомнила. И только ближе к закату, когда вкусно шкварчала на печной конфорке чугунная сковорода с кипящими в масле драниками, когда солнце окатило ближний пригорок медным варевом, а в нём, видно глазу, вверх и вниз метались стайки комаров-толкунов, разглядела она на маковке пригорка снежное пятно, медленно подвигающееся к дому. Обтерев рушником клейкие от картофельного крахмала руки, Ольга сняла сковородку с огня и вышла во двор навстречу собаке.

Бьянка тащилась к хозяйке, еле передвигая стёртые в кровь культи. Опустив голову к земле, не заглянув в глаза Ольге, подползла, упёрлась головой ей в колени. Женщина наклонилась к несчастной и, ещё не понимая причины столь долгого отсутствия лайки, не подозревая гибели Булки, чутким бабьем нутром угадала собачье горе. Остро почувствовав и себя несчастной, без сил после тяжёлых дневных трудов, вслед за скулящей ей в колени Бьянкой, Ольга и сама заскулила от неизъяснимой тоски и печали. Так и плакали они – собака и человек – одни-одинёшеньки на этой земле, под равнодушным солнцем, клонящимся к тускло багровеющему в тучах закату, под редкими горошинами звёзд, давным-давно уже умерших во Вселенной.

20

В конце октября до Астахино, наконец, добралось очередное послание от дяди Николая. Сообщила об этом, взволнованно пуча глаза, Нюра Собакина, встретив Ольгу в сельпо. Народу в магазине было немало: ждали, когда чечены подвезут свежий хлеб.

Со вчерашнего ещё дня Любаша записывала карандашом всех желающих в общую ученическую тетрадку, где хранила пометки о товарных кредитах престарелых односельчан, что получали продукты в долг, до следующей пенсии, которую к тому же носили нерегулярно. Едва Нюрка сообщила во всеуслышание, что из Испании Ольге пришла долгожданная депеша, как ожидавший хлеба народ, словно по команде, оборотился к Рябининой. Всем было интересно, что она на это ответит? Но Ольга не сказала ни слова. Кивнула Нюре и вышла вон. Граждане тут же принялись эту «санта-барбару» обсуждать, высказывать предположения, отчего это Николай не возвращается, уж не нашёл ли себе на чужбине заместо законной супруги иностранную сударушку? Не предал ли он этим и Родину заодно?

Граждане, как всегда, были правы.

Вскрыв на почте заграничный вытянутый конверт с двумя уточками-мандаринками на марке, Ольга развернула лист дорогой бумаги с водяными знаками. И прочла следующее: