Безумие толпы

Хания Дауд убивала хладнокровно, и она явно делала это, движимая любовью. Из природной потребности защитить и освободить тех, кого считала своими детьми.

А теперь получалось, что и Дебби могла убить Марию из чувства любви. Чтобы освободить Эбигейл.

Да и сам он, Арман Гамаш, в конечном счете вопреки себе был вынужден признать: единственное, что могло бы толкнуть его на убийство, – не ненависть.

А любовь. Любовь к семье.

Так почему же у Хании не может быть того же мотива?

Почему – он посмотрел на снимок – не у Дебби? Если она считала, что Мария представляет собой угрозу для жизни Эбигейл. Не физической жизни, а интеллектуальной, эмоциональной.

Потом он обратил внимание на кое-что еще.

– На чем лежит эта фотография?

Изабель наклонилась над столом:

– Похоже на ежедневник, который упоминается в описи. Вероятно, это ежедневник Дебби.

– Нет. Ее ежедневник – в телефоне, – возразил Бовуар. – Зачем ей еще один? Тем более в виде книжки. Сейчас такими не пользуются.

Он бросил лукавый взгляд на Гамаша – тот до сих пор носил с собой книжку-ежедневник и делал в ней пометки авторучкой. Напоминания у него были в телефоне, но график встреч он вел по старинке.

Изабель улыбнулась, вспомнив, как Бовуар поддразнивал шефа с его записной книжкой. Вскоре после отмены локдауна, но до начала вакцинации их пригласили на заседание в управление Surete. Они сидели в масках на расстоянии шести футов друг от друга.

«Меньше вероятность хакерского взлома». И Гамаш положил руку на свой открытый ежедневник.

«Слава богу, – сказал Бовуар. – Потому что время вашей записи к дантисту представляет национальный интерес».

«Может быть, не к дантисту, а к парикмахеру? – улыбнулся Гамаш. – Чего бы не дали русские за…»

«Ваши волосы во время локдауна и правда напоминали о советской эпохе».

«О-о-о, Эйнштейн, – шепнула тогда Изабель Жану Ги. – Ты уверен, что хочешь обсудить вопрос о ковидных волосах?»

Она сама в те дни испытала потрясение, увидев, сколько у нее седины. В свои тридцать три Изабель чувствовала себя еще совсем молодой. Но ранение в голову оставило след поглубже шрама.

– Зачем Дебби два ежедневника? – рассуждал Гамаш. – И почему не взять ежедневник с собой? Зачем оставлять его запертым в столе?

– Вы хотите сказать, что у нее была скрытая повестка?[118] – прищурилась Изабель, довольная двусмысленностью вопроса.

Пока мужчины стонали от смеха, она позвонила в Нанаймо с новой просьбой и после долгого самоуничижения наконец дала отбой. Сделала гримасу.

– Барри пойдет в отдел отправки и отыщет ежедневник. Если только коробку уже не увезли. – Она положила телефон на стол и посмотрела на шефа. – Ладно, пусть Дебби убила Марию, что сейчас невозможно доказать, – но куда нас это приведет?

– Это приведет нас, – ответил Бовуар, – к заключению, что Дебби Шнайдер все это время и была намеченной жертвой, а Эбигейл Робинсон – убийцей.

– И с чего ты это взял? – Изабель недоумевала.

– Это была месть. Эбигейл наконец поняла, что натворила Дебби.

Изабель уставилась на него:

– Неужели? Сорок лет спустя? Но даже если это и так, то зачем убивать Дебби на вечеринке? Худшего места не найти. Я думаю, мы где-то сбились с правильного пути. Надо вернуться к нашим первым и наиболее вероятным подозреваемому, жертве и мотиву. Винсент Жильбер убил Дебби, приняв ее за Эбигейл Робинсон. У него куча мотивов. – Она подняла палец, начиная отсчет. – Он презирал кампанию, которую она развернула. Он понял, что ей известно о его работе с Юэном Камероном и теперь она шантажирует его, Жильбера. Он сводил счеты за неудачи в прошлом. Любого из этих мотивов достаточно.

Гамаш кивал, погруженный в свои мысли, потом принял решение.

– У нас есть одни догадки, и с этим не поспоришь. Поэтому мы тянем за все ниточки. D’accord?[119]

– D’accord, – сказал Жан Ги.

Гамаш посмотрел на Лакост.

– D’accord, patron.

– Bon. – Он поднялся, Лакост и Бовуар последовали его примеру.

– В оперативный штаб? – спросил Жан Ги.

– Вы идите, – сказал Арман. – А я тут загляну кое-куда.

В дверях Бовуар неожиданно остановился и поспешил обратно к столику.

– Брауни? – улыбнулась Изабель, когда Жан Ги догнал ее у выхода из бистро. Нос никогда ее не обманывал.

* * *

Все вместе они дошли до церкви Святого Томаса.

Изабель и Жан Ги отправились дальше, а Гамаш поднялся на ступеньки крыльца и оглянулся. С этого места он видел всю деревню.

Когда он в первый раз попал в Три Сосны, у него создалось впечатление, что четыре дороги, расходящиеся от деревенского луга, представляют в совокупности нечто вроде солнечных часов. Ему показалось, что в этом есть некая ирония. Громадные часы в том месте, которое находится практически вне времени. Но вскоре он понял: это не часы, а компас. Дороги соответствовали сторонам света и вели на север, юг, запад и восток.

В центре стояли три сосны.

И сравнение с компасом тоже вызывало у Гамаша насмешливую улыбку. Компас для деревни, которой нет на карте. Деревни, которую могут найти только сбившиеся с пути. Впрочем, в этом-то никакой иронии не было.