Безумие толпы

– Посмотрите на баннер у него за спиной, – сказал Жан Ги. – Это было за неделю, может быть, за день-два до смерти Марии. Тут Робинсон не слишком похож на человека, доведенного до такого отчаяния, что замышляет убийство дочери.

Гамаш взял телефон, пригляделся к фотографии, вернул его зятю.

– Это ничего не доказывает, Жан Ги. По твоим же словам, если Пол Робинсон задушил Марию, то был в тот момент невменяем. Находился в состоянии психического расстройства.

– Вы правы, – сказал Бовуар. – Я не сбрасываю со счетов эту версию. Но вы спросили, что я чувствую. А я чувствую, что не мог этот человек по возвращении домой прижать подушку к лицу своей дочки.

Арман уставился на своего заместителя. На своего зятя.

– Тогда кто же это сделал?

* * *

Изабель Лакост перечитывала последние заключения криминалистов за рабочим столом, когда ей пришла эсэмэска от Бовуара, который просил ее прийти к ним в бистро.

Она нашла шефа и Бовуара в отдаленном уголке зала. Они сидели, сблизив головы, погруженные в разговор. Возможно, о расследовании. Но скорее, подумала она, они обсуждают, что им заказать.

– Ты пришла повидаться со мной, ma belle?[115] – спросил Оливье, целуя ее в обе щеки.

Как ни боролся с собой Оливье, каждый раз, встречаясь с Изабель, он видел одну и ту же картину: она лежит на полу бистро. В крови. Умирающая. А вокруг – стрельба.

И теперь, когда Лакост входила в бистро, он воспринимал это как ее воскресение.

– Конечно, mon beau[116], – ответила она и прошептала: – Я и в Surete остаюсь работать, только чтобы видеть тебя.

Он рассмеялся, взял ее пальто, кивнул в сторону столика в дальнем углу.

– Ты знаешь, где они. Что тебе принести?

– Травяной чай и…

Он поднял руку:

– Понял. Их только что достали из духовки. Ты, наверное, уже чувствуешь аромат. Ты же как ищейка, которую натаскали на выпечку!

В бистро было тихо. Завтрак уже закончился, время ланча еще не наступило, и потому было занято лишь несколько столиков: родители привели детей погреться и заказали им горячий шоколад, о чем вскоре пожалеют. Практически все бистро в этот момент принадлежало трем полицейским.

Изабель пододвинула стул к столику, дождалась, когда Оливье принесет ей чай из ромашки с медом и поставит на стол тарелку с брауни. Когда он ушел, она положила перед каждым по копии фотографии:

– Это нашли в ходе обыска дома Дебби. Фотография лежала в запертом ящике стола.

Со снимка на них смотрели юные Дебби и Эбигейл. Стоявшие бок о бок. Словно сросшиеся бедрами. По другую сторону от Эбигейл стоял ее отец. Но в центре фотографии, в центре внимания, находилась маленькая девочка в инвалидном кресле.

Так они в первый раз увидели Марию.

Лет восьми-девяти. Худенькая. Руки искривлены и явно неподвижны, пальцы скрючены, рот перекошен. Но невозможно было не заметить радость, веселье на ее лице. В ярких карих глазах. Как невозможно было не увидеть в них ум.

То, что вызвало физические увечья, явно не затронуло мозг.

Они видели на фотографии счастливую любознательную девочку.

Арман перевел взгляд на Пола Робинсона – отметил спокойное выражение лица, открытую улыбку. Отец, наслаждающийся семейными радостями.

Одна его рука лежала на спинке кресла Марии, другая – на плече Эбигейл.

Та, в свою очередь, заботливо, по-сестрински положила руку на плечо Марии.

Дебби смотрела на Эбигейл, держала ее под руку. Обе девочки смеялись. Одна из них только что сказала или сделала что-то смешное.

Обычная фотография – таких сотни; похожие снимки есть в каждом семейном альбоме. Она согревала сердце и одновременно внушала тревогу тем, кто знал, что случилось вскоре.

– Дата стоит? – поинтересовался Бовуар.

– Не знаю, – ответила Изабель. – Я попросила детектива в Нанаймо посмотреть, не написано ли что-нибудь на обороте.

– Ты говоришь, фото было заперто в ящике стола Дебби? – спросил Гамаш.

– Oui.

Арман вдруг понял, что жертва из «мадам Шнайдер» превратилась в «Дебби Шнайдер», а потом и просто в «Дебби». Они все лучше и лучше узнавали ее, и какой-то момент стал переломным. У них с убитой женщиной вдруг завязались отношения, гораздо более близкие, чем могли бы сложиться, останься Дебби Шнайдер в живых.

– А что еще было в ящике?

Изабель достала свой телефон, прочла вслух опись.

– Скрепки для степлера. Два струйных картриджа. Ежедневник. Линейка. Несколько поздравительных открыток ко дню рождения и коробка с канцелярскими скрепками.

– Поздравительные открытки? – удивился Бовуар. – Зачем их запирать?

– Да зачем запирать вообще что-либо из названного? – добавила Изабель.

– А были в доме другие фотографии Марии? – спросил Гамаш.

– Нет. Только фото Эбигейл и семьи Дебби, но ни одного снимка Марии.

В это время звякнул телефон Изабель, сигнализируя о получении сообщения.

– Из Нанаймо. – Прочитав текст, она сказала: – Поздравительные открытки Эбигейл от Дебби.

– Неотправленные, – уточнил Гамаш. – А фото?

– Без даты, но кто-то подписал: «Последняя». Похоже, писала не Дебби, если сравнивать с почерком на открытках.

Лакост показала коллегам экран: «Дорогая Эбби, счастливого семнадцатилетия! С любовью, Дебби».