Безумие толпы

– Тем не менее я так думаю. – Даниель несколько секунд смотрел на отца. – Ты жалеешь, что спас ее?

Пока еще никто не задавал ему такого вопроса. Напрямую, во всяком случае.

– Я должен был попытаться ее спасти.

– Понимаю, – сказал Даниель. – Но не жалеешь ли ты? Тебе не хотелось, чтобы спасение не увенчалось успехом?

Арман вздохнул, не в силах дать ответ.

– Ты бы сделал это снова? – тихим голосом спросил Даниель.

За плечом сына Арман видел холм над Тремя Соснами; он представил себе скамью, невидимую сейчас в темноте. А на скамье – вырезанные слова.

«Храбрый человек в храброй стране».

Арман Гамаш понимал, что больше не знает, как должна выглядеть храбрость. Каким может быть «лучшее».

Глава тридцать седьмая

Доктор Шарон Харрис пила кофе с молоком и ела бриошь в бистро, когда появились Арман, Жан Ги и Изабель.

– Я думал, вы отправите нам ответ по электронке, – сказал Гамаш и сел напротив, сперва приветственно помахав Габри и Оливье. – Или позвоните. Никак не ожидал, что явитесь собственной персоной.

– Хотя мы были ничуть не против встретить вас в бистро, – улыбнулся Жан Ги.

Он проспал завтрак и теперь заказал французский тост с беконом, копченным в кленовом соке и зажаренным на решетке в кленовом сиропе, – благо от cabane a sucre[109] было рукой подать, чуть дальше по дороге.

Гамаш и Лакост заказали только кофе.

Стояло морозное январское утро, часы показывали начало девятого. Солнце только-только стало подниматься, а бистро – наполняться посетителями. На льду катка появились первые конькобежцы, родители которых стояли в снегу, обхватив себя руками, топая ногами, чтобы немного согреться, и с тоской поглядывая в сторону бистро.

– Я хотела обсудить кое-что при личной встрече, – пояснила коронер. – Присланные вами документы о трех смертях в семье Робинсон… наводят на размышления.

– О чем? – подалась вперед Изабель.

– О том, что за этими смертями стоит нечто большее, – сказала Шарон Харрис.

– Например? – спросил Жан Ги.

– Думаю, вы и без меня знаете.

Гамаш не мигая смотрел на нее, молча ждал пояснений.

– Хорошо, я с вами поделюсь своими соображениями, – кивнула доктор Харрис. – Думаю, медицинские заключения верны. Кэтлин Робинсон, мать Эбигейл, покончила с собой. Лекарства, что она принимала, – это средства подавления депрессии. В свидетельстве о смерти говорится, что несколькими годами ранее она родила, так что у нее, вероятно, была затяжная послеродовая депрессия. Умершие такой необычной смертью подлежат вскрытию. Но в данном случае вскрытия не делали. Предполагаю, потому, что врач и коронер точно знали причину смерти. – Она оглядела своих слушателей. – Вижу, вас это не удивляет.

– Не удивляет, – подтвердила Лакост. – Мы думаем, что ее смерть была… – Она поискала подходящее слово. – Спровоцирована.

– Каким образом?

– Она приехала в Квебек лечиться от депрессии. Лечил ее Юэн Камерон.

Глаза Шарон Харрис широко распахнулись, она сделала резкий, короткий вдох.

– Понятно.

Ей стало ясно, что в целом здоровая, счастливая женщина, страдавшая временной, хотя и острой, депрессией, оказалась в руках монстра. Для лечения.

Еще Харрис понимала, что Кэтлин Робинсон отправили домой к мужу и детям после нескольких месяцев истязаний. Уезжала она в депрессивном состоянии, вернулась в отчаянии.

И покончила с собой.

– Понятно, – повторила Шарон Харрис.

Безусловно, на самом деле случилось не самоубийство. С точки зрения морали, а возможно и закона, это было убийством.

– Если вы уже все выяснили, то почему отправили мне эти заключения?

– Я думаю, вы уже знаете, – сказал Гамаш с едва заметной улыбкой.

Доктор Харрис в ответ не без удивления произнесла:

– Touche. – Она посмотрела на распечатки. – Вас интересовала не столько смерть мадам Робинсон, сколько контекст. Вас интересовали другие смерти. Мужа и дочери. В свидетельстве о смерти Пола Робинсона тоже указана сердечная недостаточность. Ему было за пятьдесят, так что инфаркт или инсульт не исключаются. В равной мере нельзя сбросить со счетов и самоубийство. В общем, оба свидетельства о смерти составлены весьма туманно. – Она помедлила, потом посмотрела на старшего инспектора. – Но вы глава отдела по расследованию убийств, а не самоубийств. Что вы подозреваете, Арман?

– Вы мне скажите.

Она потупилась и пробормотала что-то вроде «вот негодяй».

– Ладно, – сказала она, подняв голову. – Я вам скажу, но это неофициально. По-другому никак. Потому что в настоящий момент я сомневаюсь, что это когда-либо может быть доказано.

Три детектива ждали. Шарон Харрис пошуршала бумагами на столе, нашла нужную, положила поверх других.

– Я считаю, что малолетняя Мария Робинсон умерла не вследствие несчастного случая.

– И что это значит? – спросила Изабель, подавшись в сторону коронера.

– Это значит, что, по моему мнению, она была убита. И полагаю, руками отца, который потом покончил с собой.

– Но между этими двумя смертями прошли годы, – сказала Изабель.

– Верно. Но есть такая вещь, как отложенная реакция.

– Отложенная на несколько лет? – Лакост явно не желала соглашаться с такой гипотезой.