Безродыш. Предземье

Такер ведь до того, как за ним старость пришла, неплохим охотником был. По крайней мере так сказывают. Кабы не сирота в прошлом, и по сей бы день небось в лес за зверем ходил. В семье оно ведь как — первому охотнику на роду, самому опытному, да умелому всегда лишний год найти постараются, если удача от того отвернулась, а старость близка.

Народ частенько, или про запас года держит, или деньги на них. У кого средств хватает, конечно. Но немного. Больше года опасно держать. Вдруг, скрадут? Да и год даже страшно. За жизнь лишнюю золотом платят. Надёжнее сразу в себя семя прятать. Проглоченное, как справедливо и с бобами триады, уже не украсть. Хотя, бобы в тайниках держат чаще. Они, считай, те же деньги.

Вот интересно, а сколько деду Такеру лет? Дар Бездна мне выдала вшивый, но хоть любопытство потешить. Я быстро, якобы ненароком, коснулся морщинистой руки старика. Ого! Семьдесят девять ему! Из них пять лет старости, а двадцать четыре отмера истратил. Серьёзный срок. Очень серьёзный. Не врут, что хорошим охотником был — вон как много жизни себе прибавить сумел.

— Обида твоя — это что? — не заметил старик моего удивления. — А вот начнёт тот муфр людей таскать? Даже не из-за частокола детишек ночами. Такой может посреди бела дня на отставшего от ватаги напасть. Или сборщиков пощипать. Такого зверя и близость посёлка не отпугнёт. Что там при тех сборщиках охраны? По три дурня на два десятка подростков и баб в бригаде. От них такой котяра и прятаться не станет. В наглую хозяином выйдет и начнёт резать.

— Ой!

До меня внезапно дошло, что сейчас за оградой посёлка вместе с прочими бабами и подростками собирает травы и Вея.

— Что, про Вейку свою вспомнил? — мгновенно раскусил меня дед. — Да не бойся. Я так, постращал. Старый зверь — умный зверь. Муфр твой давно уже ушёл дальше. У посёлка на постоянку не поселится такой старый. Только глупая молодь с людей будет кормиться. Люди — сила. Рано или поздно поймают. Он же проходом здесь был. Словить мог на перекус пару дурней, вроде тебя, а чтобы осесть по соседству с охотниками... Нет. Не в обычаях старого зверя такое.

Я выдохнул. А ведь точно. Чего это я? Сам ведь думал о том же. Даже облаву ведь Хван с Лодмуром устраивали небось не ради безопасности посёлка, а из-за даров, что в таком старом звере таятся. Думали изловить пока не ушёл далеко.

— Это да, повезло мне, — не стал я обижаться на "Дурня". — У посёлка на такого зверя наткнуться... Как он тут вообще оказался?

— А вот это уже важный вопрос. — нахмурился дед. — Мстить едва ли пришёл. Не слышал я, чтобы кто-то из наших с таким муфром пересекался недавно. Значит, с места согнали. А вот кто согнал... Если люди, то ладно. А вот если нет... Тогда с теми или с тем, кто согнал, лучше бы никогда не встречаться. Никакие дары не стоят того. Ты, Кит, мудрость мою на ус мотай, пока старик Такер жив. Не те в Землю плывут, кто с хозяина леса куш богатый сорвал, а те, кто упорным трудом по чуть-чуть накопил себе пропуск. Раз не послал мне детей Единый, так хоть тебя, дурня, уму-разуму научу.

* * *

Полдень близился. В работе пока перерыв. Пообедали. Помог Марге убрать со стола — плошки малышня сами вымоют — и заторопился на собор. Опоздаю, не дай Единый, Хван к плетям ещё что прибавит.

— Не хмурься ты так, — посоветовала мне скрипучим голосом Марга. — До большой крови пороть тебя не за что, а царапины на тебе вмиг заживают. Вон, вчерашних почти и не видно уже.

— Ну ты скажешь, ба. Я что, боли страшусь по-твоему? Плевать я на те раны хотел. Не возьмут же в ватагу. Вот обидно за что.

Только Марга у нас бабка суровая — из неё жалость выдавить сложно. Любит нас-то, конечно, но тихо. Внутри держит тепло, а напоказ злюка злюкой. И прикрикнет, и палкой огреет, коль что. Но по делу всё только. И за мамку нам всем, и за бабку. Ближе неё человек только Вея мне. И вообще, мы, как та семья — малышню втроём тащим. Хотя, что малышня? Подрастают уже, пошла помощь от них. Старшему Халашке уже восемь стукнуло. Скоро будет на кого оставить других, если что.

— Вот и терпи молча, когда лупцевать станут, — посоветовала старуха. — Глядишь, стойкость оценят.

Но это она утешает так. Кому сдалась моя стойкость, когда во вранье обвиняют? Всё, пора мне бежать.

На пустом, покрытом вытоптанной травой пятаке земли, что у нас в деревне зовётся собором, как-то слишком много народу. Зная, что из четырёх ватаг наших две на промысле и бригады сборщиков только вечером явятся, возникает вопрос — с чего так? Не иначе, Патарка и швысты его разнесли, что пороть меня будут. Тут и бабы, и стариков куча целая, и детворы прорва. А, что хуже всего, мужиков в толпе тоже немало. И чего принесло всех? Много ли интересного смотреть, как мальчишку хлещут? Хлещут ни за что ни про что.

— Явился. Давай к столбу. Недосуг с тобой долго возиться, безродыш.

Поросячья рожа Хвана — само равнодушие. Не обманешь, урод. Знаю, рад внутри. Своему сынку приятное делаешь.

— Жилетку скидай.