Безнадежно влип

– Ты же не думал, что я позволю тебе это сделать? Это была просто попытка щелкнуть тебя по носу за некогда произнесенное тобой «не привлекаешь как женщина». Судя по твоей генераторной пушке, очень даже привлекаю. Но на этом все.

– А ты всерьез думаешь, что все зависит только от тебя? – не скрывая усмешки, произношу я.

– Безусловно.

– Хочешь продемонстрирую обратное? – тяну Машу за руку и дергаю на себя. Секунда и уже Берсеньева лежит на спине. – Несколько минут и у тебя будут не только мокрые трусы, но ты будешь умолять меня трахнуть тебя. И нет. Опережая твою словесную херню, выжимать трусы ты будешь не от того, что обоссышься. Проверим мои слова на деле сейчас или дальше будешь пытаться неуклюже меня соблазнять?

– А я соблазняю?

– Ты села ко мне на диван в лифчике. Ты дура или притворяешься?

– Это спортивная форма. Я просто расстегнула кофту, потому что мне жарко.

– Да мне похер, как это зовется. Советую тебе не провоцировать меня.

– Да я и не думала. Не порть мне, пожалуйста, настроение. И, будь так добр, отпусти мои руки.

– А то что?

– Ничего. Сам сказал только что, что я тебя соблазняю, ну так дай застегнуть кофту.

Отпускаю Машу, сам же встаю с дивана. Желание поколотить грушу –зашкаливает. Был бы дома, так уже вовсю по ней херачил.

– Миш, давай жить дружно, пока мы снова живем вместе, – легкое касание по плечу от чего-то сейчас ощущается, как кипяток по коже. Поворачиваюсь к Берсеньевой и впервые совершенно не могу считать эмоции на ее лице. Кофта уже застегнута и, если к Маше не придираться, может, она реально расстегнула ее неспециально? – У меня к тебе просьба.

– Нет.

– Но ты даже не выслушал.

– И не собираюсь, – наклоняюсь к Маше так близко, что почти касаюсь ее губ. – Я тебя предупреждаю первый и последний раз: все нерастраченные тобой годами бабские хитрости, игры и прочую херню ты можешь проделывать с кем угодно, но не со мной. Ты живешь в моем доме, значит по моим правилам. Ты меня поняла?

Ну вот теперь я удовлетворен, видя, как сползла улыбка с Машиного лица. Ничего не ответив на мой вопрос, Маша молча развернулась и пошла в душ.

И только оставшись один на один с кошкой, почувствовал невовремя проснувшуюся совесть. Может, Маша что-то дельное хотела попросить. Вот зачем я так?

***

Оказывается, бездельничать – это адский труд. И находиться рядом с Машей, когда она меня вновь игнорирует, занятие не самое приятное. Меня хватило ровно на полчаса подсматривания в окно за тем, как она неуклюже обращается с молотком, гвоздями и досками. И без перчаток. На тридцать второй минуте не выдержал и вышел на улицу.

– Что ты делаешь?

– Будку.

– Для своего дружка Никитки? – это ж надо быть такое ляпнуть... И все-таки я редкостный долбоеб.

– Для собаки.

– А может, сразу приют построишь? Чего мелочиться?

– Когда самостоятельно разбогатею, обязательно построю. Это все, о чем ты хотел меня спросить?

– Отойди. Все равно дельного ничего не сделаешь. Дай я.

– Ты даже не выслушал мою просьбу, а сейчас хочешь помочь?

– Хочу занять себя делом. Не более того. Иди в сарай и принеси мне перчатки. И сама надень. И только после этого бери доски.

Все-таки в том, что Берсеньев научил Машу послушанию – есть несомненный плюс. Как и в том, что в любой момент она может включить стерву. Неплохое комбо.

Никогда бы не подумал, что с таким упоением буду сооружать будку бездомышу, параллельно тащась от того, что Маша неотрывно наблюдает за мной, делая вид, что упорно перебирает гвозди.

– Знаешь, я думала будет неловко смотреть тебе в глаза после того, как твоя рука побывала у меня в трусах, – от произнесенной Машей фразы, я чуть не саданул молотком себе по пальцу. – Но нет, удивительным образом, мне ни капельки не стыдно. Как думаешь, это очень плохо? – перевожу взгляд на Машу.

– Нормально. Я, кстати, еще грудь твою трогал.

– Спасибо, что напомнил. Тебе понравилось, кстати? – а вот и просто Мария вернулась.

– Конечно, не понравилось, я со стояком остался. А грудь, да. Кто ж ее не любит трогать?

– Это так странно.

– Стояк?

– То, что мы говорим о таких вещах открыто. Мне даже нравится, как звучит это грубое слово.

Всему приходит конец. И моему мнимому равнодушию в ответ на Машину речь тоже. Когда она начинает произносить вслух по-разному слово «стояк», у меня начинается неконтролируемый хохот.

– Мне так нравится, когда ты улыбаешься. Почему ты делаешь это так редко?

– У меня зубы некрасивые, не то, что у тебя.

– У тебя некрасивая только борода, а с зубами полный порядок. Так почему не улыбаешься?

– Подай мне вот ту доску, – указываю взглядом на первую попавшуюся, дабы сменить тему.

– Тяжелый ты, Миша, – страдальческим голосом произносит Маша, театрально вздохнув. – Очень тяжелый.

– Для тебя точно сто пять килограмм тяжеловато.

– Миш?

– Хочешь меня ударить?

– Сейчас нет, иногда – да, – святая простота. – Расскажи мне что-нибудь о себе.

– Например?

– Например, почему ты такой…

– Какой?

– Такой… нежизнерадостный. Ты же хороший. Очень хороший. Даже папе меня в итоге не сдал, а я тебе нос кровавый рисовала, губы, желая немножко побить. Прости, кстати. Нехорошо это. А о чем я говорила?