Безгрешность

Слишком взволнованная, чтобы есть, Пип допила пиво и налила себе еще. За последние четыре месяца она получила двадцать с лишним электронных посланий от Аннагрет и все, не читая, пометила как прочитанные. В Фейсбук она заглядывала довольно редко, отчасти потому, что ее угнетали фотографии тех, кто счастливее, отчасти потому, что на работе пользование соцсетями в личных целях не поощрялось; но чтобы все-таки сохранить себе эту возможность, она отклонила предложение Аннагрет о дружбе, иначе та и в Фейсбуке бомбардировала бы ее сообщениями. Воспоминания об Аннагрет переплетались у нее с воспоминаниями о Джейсоне, и все это создавало у нее странное ощущение замаранности, как будто она, отвечая на анкету, была не в халате, а голая, а потом замарала собой и Джейсона; как будто между ней и Аннагрет произошло что-то личное и очень нехорошее, такое, о чем потом могут сниться плохие сны. И теперь на все это наложилось слово безгрешность, которое для нее было самым постыдным словом на свете, ибо таково было ее полное имя. Пьюрити. Безгрешность. Она стыдилась своего водительского удостоверения, где рядом с унылой фотографией значилось: ПЬЮРИТИ ТАЙЛЕР. Заполнение любой казенной бумаги было для нее мини-пыткой. Мать добилась противоположного тому, чего хотела, нарекая ее так. Словно пытаясь избавиться от бремени обязанностей, налагаемых именем, Пип отнюдь не безгрешно вела себя в старших классах, она грешила и сейчас, вожделея чужого мужа… Она пила пиво, пока оно не притупило в ней мышление настолько, чтобы она почувствовала в себе силы встать и пойти с пиццей к Рамону.

– Я не голодный, – сказал он, лежа лицом к стене.

– Малыш, тебе нужно что-нибудь съесть.

– Я не голодный. А где Стивен?

– К нему пришли друзья. Скоро он к тебе поднимется.

– Я тут хочу остаться. С тобой, и Стивеном, и Дрейфусом.

Пип прикусила губу и спустилась обратно на кухню.

– Вы, ребята, сейчас идите, – сказала она Гарту и Эрику. – Стивену надо поговорить с Рамоном.

– Я скоро к нему поднимусь, – пообещал Стивен.

Страх, который ясно читался в его лице, разозлил Пип.

– Он твой сын! – напомнила она ему. – Он не хочет есть, пока ты с ним не поговоришь.

– Ладно, – отозвался он с детским раздражением, которое раньше обращал на Мари.

Глядя ему вслед, Пип задалась вопросом, не проскочат ли они со Стивеном мимо фазы блаженства прямиком в ту фазу, когда милые начинают собачиться. Успешно нарушив посиделки, она прикончила пиво. Она чувствовала, что назревает взрыв, и понимала, что самое лучшее было бы лечь спать, но очень уж сильно билось сердце. Желание, злость, ревность и недоверие слились в итоге в единую пивную, горькую жалобу: Стивен забыл о своем обещании поговорить с ней вечером с глазу на глаз. С Аннагрет отношения поддерживает, а Пип – бросил. Она услышала, как наверху захлопнулась дверь его комнаты, и, дожидаясь, пока она опять откроется, молча повторяла свою жалобу, формулировала ее так и сяк, пытаясь придать словам способность выдержать вес обиды, которую ощущала; но они этого веса все никак не выдерживали. Все-таки она поднялась на второй этаж и постучалась в дверь Стивена.

Он сидел на супружеской кровати и читал книгу с красным названием на обложке – что-то политическое.

– Ты читаешь? – изумилась она.

– Лучше читать, чем думать о том, чего я все равно не могу изменить.

Она закрыла дверь и села на край кровати.

– Вот ты разговаривал сейчас с Гартом и Эриком – не знала бы, ни за что бы не догадалась, что сегодня что-то произошло.

– А чем бы они могли помочь? Моя работа как была, так и осталась. Друзья как были, так и остались.

– И я. Я тоже у тебя осталась.

Стивен нервно отвел взгляд.

– Да.

– Ты забыл, что обещал поговорить со мной?

– Да, забыл. Извини.

Она старалась дышать глубже и медленней.

– Что с тобой? – спросил он.

– Ты знаешь, что.

– Нет, не знаю.

– Ты пообещал со мной поговорить.

– Извини, пожалуйста. Я забыл.

Жалоба оказалась ровно такой хилой и бесполезной, как она опасалась. Повторять ее в третий раз смысла не было.

– И как мы теперь будем? – спросила она.

– Ты и я? – Он захлопнул книгу. – С нами ничего не случится. Найдем еще пару соседей, лучше женщин, чтобы ты не была единственной.

– То есть ничего не изменится. Все по-прежнему.

– А что должно измениться?

Она помолчала, слушая собственное сердце.

– Ты знаешь, год назад, когда мы с тобой ходили пить кофе, мне показалось, что я тебе нравлюсь.

– Конечно, нравишься. Очень даже.

– И ты так говорил о своем браке, как будто это почти уже и не брак.

Он улыбнулся.

– Выходит, я был прав.

– Нет, но тогда, – настаивала она. – Ты тогда так говорил. Зачем ты так со мной поступил?

– Как я с тобой поступил? Мы пили кофе, и все.

Она смотрела на него умоляюще, искала глазами его глаза, пыталась понять по ним, на самом ли деле он такой бестолковый или только прикидывается по каким-то своим жестоким соображениям. Ее просто убивала невозможность прочесть его мысли. Дыхание стало чаще, потекли слезы. Не печали, а возмущения и упрека.

– Да что с тобой? – повторил он.

Она все глядела ему в глаза, и наконец он, кажется, понял.